(цикл верлибров)
1.***
Подъезд, страдающий метеоризмом.
Холмистая синька рассвета,
пересекающая по диагонали перебегающие души
и городские пустыри, заросшие сорной травой
сорными кустами
сорными виршами.
Сорные снега.
Данилиха – мастерица вологодского инея
на пойменной растительности
и на отражении в воде сырного обрезка луны,
украденного звездными мышами
и оставленного плесневеть на полдороги до норы.
Брошенной матерью Данилиха шепелявит напутствия
блудным детям.
Дымовая подкова –
над заводской сигаретой…
Лошадиная песня (взмыленная)
нового появления на свет.
2.02.02.
2.***
Искусственный гранд-каньон.
Каньон людских рук, противопоставивших
расчёт, геометрию и сопромат
спонтанной природной меткости.
Лубочно-пролеткультовская обшарпанность.
Лубочно-пролеткукльтовские формы.
Лубочный конструктивизм
(с точки зрения городских рек и неба).
*
Черная неоновая луковица «ЛУКОЙЛа» –
неоновый Лука –
вкрадчиво шепчет токсикоману
о химико-молекулярных прелестях,
о прелестях жизни на молекулярном уровне.
о пре-лес-тях…
Ночное бдение выпадает в осадок
февральской позёмки.
*
Нарочитая,
пронзительная банальность
скрежета соседского скребка
о лобовое стекло
«копейки».
6.02.02.
3.***
Поток из ночного окна
бьёт в спину и переносит через две безлюдных улицы
к пустырю.
Горящее за спиной окно,
в котором остались схемы
моих амбиций, мучительно подавляемых желаний,
смирения…
Тысячи горящих в темноте окон
на той стороне,
их потоки бьют в меня, разрывая на цветные клочки,
которые складываются затем в горящую мозаику
на каменных стенах.
Узкая щель между кирпичных гаражей –
Симплегады, вырвавшие перо из хвоста
спешившего на оплодотворение Духа,
и этим обрекшие себя на смерть
и прозябание в карикатурном варианте
(Замкнутый камерный мир «Чёрного моря» – за «Босфором»;
Впереди: разорванное пространство «Мирового Океана»,
обозначенное железной дорогой
и девятивальной крутизной поймы).
Мокрые железные перила нового моста через сонную артерию,
несущие дождевые разводы значков гаданий на кофейной гуще
и золотых электрозмеек отражений тысячи окон.
Они предсказывают то, что случится на противоположной стороне
и что нужно сделать, чтобы на обратном пути
мост не превратился в волос
коня, убитого никотиновой каплей.
9.02.02.
4.***
Изгиб улицы – как очередь за хлебом.
Улица без жилых домов –
словно отпрыск многодетной семьи,
обречённый на бесплодие:
Серый холодный бесконечный запрет
фабричных заборов…
Теплые, сладкие, утренние круасаны
в магазинчике хлебозавода…
Теплая, сладкая, утренняя девушка-продавщица
в голубом шуршащем переднике…
Да нет, не то... –
…первые роды, вторые…
…расползётся, успокоится, обрюзгнет…
…от всей сладости останется
лишь шершавый оттиск помады…
Через заснеженный железнодорожный переезд –
с визгливым лаем –
старая рыжая шавка с обвисшими сосцами,
вскармливающими в заводских трущобах, за ангарами,
новых близнецов.
Но не обрести ей каменной вечности,
так как не основать им новый Рим:
заносит снегом…
Два голоска из сугроба:
– Эй, ты, Туз Пентаклей!
– От Кадуцея и слышу!
Приятно греет сердце
хлебный кирпич за пазухой…
Ох, и трудно в «деревне» у нас…
10.02.02.
5.***
Верхний зуб
телеграфирует нижнему
сводки физического состояния на «сейчас»…
………………………
Владимирский поселок. Загарье. Тополя…
ивы… плакучие фонари… опоры ЛЭП, видавшие расстрел казарменного идеализма…
Отеческая слободА,
откуда я вечно ухожу на фронт священного долга,
заколачивая двери выдоху и ночным армейским кошмарам…
Остров родительского понимания, старица сочувствия.
*
Заводская площадь, в которой зарыт корень
дошкольных праздничных демонстраций –
узаконенных регламентированных советских карнавалов –
с пробивающимися сквозь марши и красную ткань
баянными синкопами, фривольными речитативами,
стуком каблучков и звоном стекла под бульканье…
*
Загарье – чужой несгораемый ящик,
которому невольно доверил фрагменты
прошедших жизней, входящих одна в другую,
как ярко размалёванные матрёшки…
В которых хотел бы остаться…
А лыжня, огибая остатки «Велты»
пропадает в липовых лесах.
11. 02.02.