<…>Нет ни пути, ни исхода в земном лабиринте,
нет между строк ни значенья, ни смысла иного,
нет ни в одном алфавите достаточно литер,
чтобы сложилось единственно нужное слово.
Слово, в процессе рожденья не внемля, а споря,
миру являет свой облик и ставит заглушки.
Где-то кому-то по-прежнему слышится море
флейтой троянской из нежного зева ракушки<…>
<…>Где-то молчат повзрослевшие ангелы, ибо
ангельский птичий язык нам с тобой непонятен.
Полость пространства забита песками Магриба,
каждая впадина, каждый раскрывшийся кратер,
чашеобразный, причудливо лоноподобный,
формой и сутью – прообраз Святого Грааля.
Так рододендрон является, если угодно,
предком в горшках одомашненных чахлых азалий<…>
<…>Нет ни пути, ни исхода. И даже мы сами –
след на белёсом песке своего же ботинка.
Древо познанья сокроет густыми ветвями
всё, что мешает нам жить по животным инстинктам.
Вытеснен вечностью, словно песками, в пустоты
смысл мирозданья, где всё лишено постоянства.
Глупо жалеть об отсутствии дара полёта,
если повсюду вокруг недостаток пространства<…>
<…>Так океан в час прилива, и солнце в зените,
силятся слиться друг с другом у водораздела.
Так вырываются строки осколками литер,
рваным дыханьем из уз бесполезного тела.
Лишь отделивши язык от носителя, можно
снова начать понимать разговоры на птичьем.
Нет больше слов, но и меньше, увы, нету тоже –
в этом вся прелесть паденья и ужас величья<…>
<…>Принцип движенья небесного тела неведом,
так же, как прежде утраченный смысл мирозданья.
Ради какого закона и звёздного неба
Кант отвергал догматический способ познанья?
Ради каких урожаев бессчетные годы
ходят дожди по земле патрулем пилигримов?
Где-то кому-то приснятся покой и свобода –
эти понятия только во сне совместимы<…>