Удушливый гнет замызганных слов,
что похожи
на вещи общего пользования,
где-то, в затрапезном общежитии,
где когда-то останавливались студентами,
приезжая собирать картофель –
немытые оконные стекла в облупленном
обрамлении
передают уродливые пейзажи давнего времени,
печальную поволоку залапанных штор,
высохшие цветы напрасных надежд;
старые, расшатанные лежанки с ржавыми
сетками и протухшими матрасами,
серые влажные простыни,
тоненький затертый коврик
с орнаментом,
который навевает мерзостные подозрения
и смертельную скуку,
на расшатанной скамеечке
цинковое ведро с водой
и грязная цинковая кружка;
между ними - содружество тараканов,
которые пируют,
наклонившись к разбрызганным каплям;
лампочка, которая не светит;
радиатор, который не греет;
двери, которые плотно не закрываются,
пропуская со двора пыль и смрад.
Совковое затишье, сюрреализм соцреализма,
временное пристанище
сотен безыменных жильцов.
Кто только не побывал здесь.
Как вырваться
из цепких объятий формы,
этих скользких и серых стен,
украшенных прошлогодними календарями
с какими-то глуповатыми красавицами
и великанами с накаченными бицепсами?
Полуслепой и глуховатый телеящик и
радиоприемник – оба имеют одну программу.
Неужели нет выбора?
Череп, будто обклеенный изнутри
шпалерами слов,
которые не смываются,
а снаружи –
залитый формовочным бетоном.
Господи! Но я же знала и другие интерьеры!
Ты же водил меня для чего-то
Твоими иерусалимскими чертогами,
Ты впустил меня узенькой тропинкой
в Кедронскую долину,
Ты дарил мне запахи Твоих апельсиновых
и оливковых садов
и прохладный бархат вод Иордана.
Ты наделил мое сердце, которое болит,
подвижностью ртути,
научи же только, как рассказать
про огонь и ветер
без слов “огонь” и “ветер”,
как рассказать о родине
в ритмах тока крови моей,
не вспоминая соловьев, журавлей и калины.
Я смогу, Господи, была бы на то Твоя воля...
______________
C украинского Александр М. Кобринский =
Каркай Икс Сибино.