Стынет утро зеркалами лужиц,
Дрожью клёнов и оживших улиц.
Все бегут, торопятся куда-то
Мимо деда с выправкой солдата.
Дед давно не ходит на работу,
И, презрев холодную погоду,
Каждый день исправно у пиццерий,
Собирает что-то в куль свой серый.
Вот из булочной, (живём мы рядом),
Вышли сын и мама быстрым шагом.
Откусив рогалика кусочек,
Уронил с остатком сын кулёчек.
– Ах, оставь, – мамаша в спешке молвит, –
Видишь, дед с пакетом серым ходит?
Он поднимет твой рогалик, право.
Поспеши! Пропало, так пропало.
– Мам, а что, тот дед такой голодный?
У него пакет объедков полный.
Мам! Купи дедуле пиццу, ладно?
Он из лужи взял кусок, досадно.
– Видишь, Вадик, тут такая штука...
Помолчи, и не тяни за руку!
И, глотая слог, скороговоркой:
"Не в себе он", – выпалила громко.
И кольнуло деда прямо в сердце,
Бездыханное он вспомнил тельце:
В дни войны в голодном Ленинграде
Он братишку потерял в блокаде...
Маму, что ушла ему, оставив
Хлеб, (осьмушку), перед ним слукавив,
Что сыта и есть совсем не хочет.
Как болит... и тихо дед бормочет:
"Боже праведный! Каким же правом
Топчем хлеб в угоду мы лукавым?
Те горбушки жизни нам спасали!
Столько лет прошло... душа в печали".
И скатилась вниз слеза скупая:
"Бог, прости их! Лучше пусть не знают:
Ни бессилья пред голодной смертью,
Ни войны, ни горя круговерти!
Только хлеба не позволь топтать им!
Никому – ни бедным, ни богатым!"