Мне не везло, с рожденья впал в немилость,
Что народился – трое до меня,
За жизнь цепляясь, впроголодь кормились
Сестра, два брата, стал четвертым я.
И не виню свою маманю. Боже!
Коль что не так – возьми и покарай.
Есть, пить просил, орал, как будто ежик
Спит подо мной, какое баю-бай.
И так два года и один денечек
Усталости не ведала гортань.
А вырос я, сказала мать: «Сыночек,
Ведь нежеланный был ты для меня.
Прости меня». И я сказал: «Прощаю»,
И Бог простит, ему видней с небес.
Меня ж принес не в клюве белый аист.
В голодный год лукавый в душу влез.
И, прослезившись, обняла за шею:
-Сыночек! Правда, зла не утаил?
-Маманя! Правда, я крещенный, верю,
Что Бог меня для старости хранил.
Чтобы всегда делился хлебом пряным,
Во дни невзгод был рядышком с тобой!
- Храни тя Бог, бычок ты мой упрямый,
И делишь сердоболие с сестрой.
Летят года, но часто вспоминаю
Желание мальчонкою - поесть.
И завсегда в подвале в бочке с краю
Съедал вилок капусты мигом весь.
Сейчас смешно, а было не до смеха,
Не я один, нас жизнь уберегла!
Мы для России стали словно веха,
Когда разруха вьюгою мела.
Тогда отцы не знали утомленья,
Какое там – приляг и чуть уснешь!
Соль на спине, пустившая коренья,
Сто дел невпроворот, не продохнешь.
И до-послевоенные детишки,
Опора им, нам вверили оплот,
Не зря отцы, потея, рвали кишки.
Они ведь знали – лучше жизнь придет.
Россия помнит это устремленье,
После войны народ не раскисал,
И женщины с мужчинами, не дремля,
Родимую подняли из обвал!
Хоть атеизмом каждый был накачан,
И от марксизма плавились мозги,
Был в сердце Бог, а Мать Христова, плача,
Слезой кропила ратников седых.
Пошло на убыль наше поколенье,
Но молодежь растет пополнить строй,
Хоть смыта соль, пустившая коренья,
Она щемит глаза в слезах порой!