Дублируем заглавие, безжалостно усечённое стихирой:
«ПОД БОЛЬШЕГРУЗНЫМ НЕБОМ ГОРОДСКИМ…»
Знакомьтесь: поэт ДМИТРИЙ НЕЧАЕНКО.
* * *
"Земную жизнь пройдя до половины..." -
шепчу, как бы молитву капуцин.
И вновь тревожит слух мой ночью длинной
глухая поступь дантовых терцин.
В Равенне холоден могильный ветерок.
В Москве февраль, и ночь, и вьюги, вьюги.
Ахилл, Патрокл, Аякс и Эврилох,
где вы, мои приспешники и други
младых забав? Над вами голосят
на джипах сладкозвучные сирены.
Как скоро в новых русских поросят
вы превратились, рыцари Елены!
Сам Диомед, словно простой педант,
стал подкаблучником и служит клерком в банке.
Где братство школьное? Где наш дворовый Дант,
так страстно убивавшийся по Бьянке?
Нет никого. Классический итог.
Всех поглотила вдумчивая Лета.
В углу гостиной слабый ветерок
сдувает паутину с арбалета.
Святые тени злого ремесла
словесного, я вас зову на помощь:
Цветаева, Иванов, Адамович...
"...амович" - эхом отвечает мгла.
Нет никого. Всех проглотил Аид.
Любимая
и та с другим любимым.
В застенках тягостных, в плену панельных плит
я стал глухим, слепым и нелюдимым.
Любимая, как дует от окон!
Согрей меня... Но ты не слышишь даже.
Опять весь день безмолвен телефон
и, как Пифон, вечерний сумрак страшен.
Одни горят в бесстрастной высоте
бессмертных звёзд огни сторожевые.
Я вышел в ночь. Как холодно везде!
Как грустно жить, особенно в России.
Сплошная тьма. И в ней одни глаза
бездомной псины смотрят воровато.
Где матушка моя? Застынь, слеза.
Где наш садок и беленькая хата?
Иду Москвой по вымерзшим следам
уже в истории погрязшего столетья.
"Обмен валюты". Разорённый храм.
Иду, пошатываясь, сквозь тысячелетья
и говорю: Владычица, Цирцея,
в мертвящем свинстве, маянье тоски
я буду жить
грубясь и матерея
под большегрузным небом городским.
КАК ТЕБЯ ДРУГИЕ НЕ ЖАЛЕЛИ…
Как тебя другие не жалели,
так и ты меня не пожалей.
Вот уже и листья облетели,
желтый этот, тот еще желтей..
Желтый - цвет измены и разлуки.
Потому, когда скажу "прощай",
тонкие бесчувственные руки
для объятья мне не раскрывай.
Не тверди, как в церкви богомолка,
что со мной останется Господь.
С нелюбви твоей мне в сердце колко.
Чем еще ты можешь уколоть?
Эти пальцы, нежные такие,
для других, совсем не для меня.
Только Киев, Таня, только Киев
не сгорел от желтого огня.
Там, между Подолом и Печерском,
наши тени бродят до сих пор,
и каштаны в сумраке вечернем
шелестят, встревая в разговор.
Там, в дали, в другой какой-то жизни,
шел снежок и дождь по окнам плыл.
Ты была жестокой и капризной.
Я всегда такой тебя любил.
Там, впервые примирясь с собою,
в солнечном луче из-за окон
ты стоишь в Софиевском соборе
тонкая, как свечка у икон.
Я впервые вижу как ты просищь
что-то там, губами шевеля...
Ничего отнять уже не сможешь
ты в той давней жизни у меня.
Там навек часов недвижны стрелки,
там где нет ни лета, ни зимы,
словно насекомые, навеки
в капле янтаря, застыли мы.
Там, как будто куклы восковые,
в солнечной кондитерской "Бон-бон"
мы, еще такие молодые,
все сидим, остывший кофе пьем..
Мелкий почерк старых писем. Печка.
Языки холодных огоньков.
Не пиши мне больше ни словечка,
я уже не вижу без очков.
НЕ УЛЕТАЙ, ЛЮБИМЫЙ…
Жужжащий улей аэровокзала.
Он не расслышав, нервно бросил:"Что?.."
"Не улетай, любимый!" - повторяла
седая тётка в выцветшем пальто.
И кто-то прятал в пазуху заначку,
кто-то пыхтел цигаркой впопыхах.
Торговки бойко продавали жвачку
и бутерброды с пивом на лотках.
Он был как все - немного злой от водки,
привыкший улетать и уходить,
какой-то муж
какой-то странной тётки.
В её ли годы это говорить?
Толпа на регистрацию редела.
Огонь, как в храме, на табло горит.
И женщина, как жрица, то и дело
"не улетай, любимый" говорит.
Как будто ей, уже имевшей внука,
прожившей жизнь Джульетты и Кармен,
впервые всё - и небо, и разлука,
и не было размолвок и измен.
И шёл февраль, и было много снега.
И, сам уже не свой в толпе людской,
я проводил к досмотру человека
и втиснулся в троллейбус до Тверской.
И ехал я, в любви не виноватый.
Вокруг меня качались, как тростник,
какие-то студенты и солдаты,
какой-то с палкой сгорбленный старик.
Все сами по себе, как будто дети,
мы двигались сквозь отблески реклам.
Нас не любил никто на белом свете,
никто не ждал, прислушавшись к шагам.
Я вышел в ночь. Я до сих пор, как пьяный,
по городу, где мне приюта нет,
шатаюсь, захожу в кафешантаны,
вычитываю сплетни из газет.
Мне холодно. Но я не вздрогну даже.
Я одинок, но я не закричу.
И сам себе, ведь так никто не скажет,
"не улетай, любимый " бормочу.
Страница автора:
http://www.stihi.ru/avtor/poetrossii
А также:
http://zhurnal.lib.ru/n/nechaenko_d_a/ciklstihow.shtml
ПАСКАЛИ КЛАНЯЮТСЯ АВТОРУ