Над седой равниной моря ветер тучи собирает,
И ему плевать, что тучам – воду в море лить ломает.
Замутил с избытка силы грозовой гремящий вечер,
Пусть сильнее грянет буря! Так решил Владыка-ветер.
Между тучами и морем как пинг-понга шарик резвый
Мечет тело буревестник. Лихо, словно он – нетрезвый.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам,
Он кричит, поскольку чает: после бури будет лучше.
С убиенных тварей божьих будет жирная кормёжка,
Жор от пуза, всем кагалом, не натужная делёжка.
Рыб увечных будут тушки, рвань медуз, живое мясо,
Порезвимся, пожируем, Смерти – близ иконостаса.
Невдомёк мозгам куриным, что решил Хозяин шторма
Потрясти Природу нынче – много больше средней нормы.
Вот резвится буревестник, вот ликует, и – не знает,
Весь в мечтах о пире сытном, что – в последний раз летает.
Толстый пИнгвин робко прячет тело жирное в утёсах,
Он прочухал, трус паршивый, что не шутит молний Посох,
Бьёт наотмашь, скалы рушит, животину не жалеет,
Кто не спрячется, под утро – непременно околеет.
И гагары, тоже – стонут. Прямо – воют смертным воем.
Не понять им вольной птицы, что живёт морским разбоем,
Что ликует в поднебесье, чёрной молнии подобна,
Сатанинское отродье, смертью - сЫта, злом – утробна.
Гордо реет буревестник, и ему – плевать на дрязги.
Помирать – так с ветром споря, на крыле, а не в коляске.
Пусть гундит Владыка-ветер, пусть лютует, брови хмуря,
Испугал козла капустой. Пусть сильнее грянет буря!