Участь поэта. книга в 3 частях одним файлом

Участь Поэта

Сам себя потерял я в России...
Арсений Тарковский


книга Участь Поэта состоит из 3 частей:

1 67 стихотворений, которые собраны в 10 глав. 1987-95 годы.
2 "Русские Элегии" - Письмо-ответ на "Римские Элегии" Иосифа
Бродского, июль 1993 г.
3 "Возвращение на Родину" - Новелла в прозе и стихах из 12 глав
и эпилога, 1984, 1987-88, 1994, 2000 годы.

рисунок Ирины Девяткиной


I

НА ЗАКАТЕ 20 ВЕКА
Тимуру Зульфикарову

1
НЕ ГОВОРИ
Не говори: "Все кончено давно, -
Священной тайны знать никто не должен."
Пускай себе глядят любимое кино:
Блаженный этот миг им Господом отдолжен.

Не говори: "Все кончено давно, -
Лишь тени вы на бесконечной тризне."
Пусть развевается цветное полотно
Перед глазами умерших при жизни.

Не говори: "Все кончено давно, -
Вы только эхо умершего мира."
Они не обратятся все равно,
Раздавленные тяжестью кумира.

Не говори: "Все кончено давно,
Безумны вы, не знающие Бога!"
Пролита кровь и выпито вино,
Задернут полог брачного чертога.


2
ДИТЯ АПОКАЛИПСИСА


Где сапфировые?
Где изумрудные?
Где бирюзовые?
Где гранатовые?
Где слюдяные?
Где хрустальные?
Где живые
Воды, воды бездонные?
Воды, воды бескрайние?
Воды, воды штормящие?
Воды, воды тишайшие?
Воды, воды печальные?
Воды, воды веселые?
Воды, воды спокойные?
Воды океанов?
Воды морей?
Воды озер?
Воды рек?
Воды родников?
Воды колодезные?
Воды подземные артезианские?
Воды талые вешние?
Воды небесные крещенские?
Воды человеческие родильные?
Где где где живые воды живой земли?
Г д е !...
Да только крови - крови пролившиеся...
Да только слезы - слезы излившиеся...
И ты бредешь по щиколотку в них, последнее Дитя Апокалипсиса.
Куда куда куда куда куда ты в мертвых водах держишь путь куда,
Последнее Дитя Апокалипсиса?
В крови отцов и в слёзах матерей куда грядешь, последнее, блаженное?
Да что еще ты видишь там там там окроме слез, окроме крови,
окроме мертвых вод вод вод, блаженное Дитя Апокалипсиса?
Да только синие глаза,
Как васильки времен минувших,
Глядят в пустые небеса,
Где бродят тени звезд потухших.
Да только синие глаза одни живые в небесах,
Да только ангелы Господни летят летят летят летят
Летят на эти васильки,
Как на живые маяки,
Да только в небе опустелом мерцают ангелов летящих
живые божьи огоньки.


3
ВЕСНА ПОСЛЕДНЯЯ. Диптих

...И пал туман, туман смертельный,
Туман-забвенье беспредельный,
И долго он стоял, не таял,
Пьянил, пьянил, пьянил, пьянил...
И вот, однажды, он отхлынул,
И ты увидел ад родной,
И серый ватник был пропитан,
Как губка, серою весной.
И ты, проснувшись, не проснулся,
А только глубже канул в сон,
Да лишь блаженно завернулся
В сырой весенний небосклон.
И дудку - божию погудку
Сырые выронили пальцы
Во слякоть розовую, что ль,
И с губ всесветного рыдальца,
И терпеливца, и страдальца
Стекала пресная слюна
На сиротливую юдоль,
И землю пресную поила,
И ад родной животворила,
И расцветала как могла
Сырая пресная весна
Последних дней.

* *

Сырая серая весенняя сквозная тоска холодная.
Сырой весенний воздух раздвигаю телом перемещаюсь грежу наяву.
Живу.
Вдыхаю смерть - бессмертье выдыхаю.
Сырой весенний серый хлорофил усталого отравленного мозга
смерть претворяет в жизнь развеществляя мир сырой весенний
в невидимый прозрачный чистый свет духовный.
О как блаженно умирать живя!
Проклюнулось как первый лист весенний сырое вешнее стихотворенье
едва едва зеленое еще.
И послеродовые воды талые впитала мать моя сыра земля
согласно молчаливо.
Да скоро скоро ли и тело истраченное тихо сиротливо
как эти воды послеродовые в сырую землю в лоно ой! родное
неторопливомедленно уйдет.
Весна!


4
ЖЕРТВА ЗАБВЕНИЮ

Песня Жрецов:
"Не суди, и судим ты не будешь; мы - смиренные дети земли.
Ты не первый, чьи дивные песни никого разбудить не смогли.
Ты не первый, кого мы распяли на пуховой перине креста;
Если б знал ты, как сладко звучала лебединая песня Христа!
Если б знал ты, какое забвенье нам дарили посланцы небес, -
То, пожалуй, обрел бы смиренье и в напрасное дело не лез.
Спи, Поэт, с перерезанным горлом на страницах неизданных книг!
Благодарная память потомков сохранит твой задушенный крик."

Песня Жертвы:
"С перерезанным горлом прохладно отрадно вдыхать небеса...
Искупительной кровью заката пропитались живые глаза.
На закате двадцатого века хорошо умирать одному одному одному...
И шептать - белый свет остается, это я погружаюсь во тьму.
Это я перепутал столетья, это я заблудился во сне,
Это я лишь не нужен не нужен бесконечной блаженной весне!
Заполошенной песней смущая поступательный ход бытия,
Я всего лишь безропотный мальчик для битья для битья для битья!
Я всего лишь козел отпущенья для бесчисленных ваших грехов...
Кто позволил козлу сочиненье несказанно печальных стихов?!
С перерезанным горлом бегу я умирать в заповедную даль:
Там никто мне в вину не поставит неуместную в мире печаль!
Там никто мне вдогонку проклятья не пошлет и не плюнет вослед!
Там раскроет свои мне обьятья бесконечный и ласковый свет!
И последними каплями крови истекая в ладонях Творца,
Улыбнусь я, увидев прощенье в глубине дорогого Лица.
Ибо даром блаженной печали никогда я не смел пренебречь,
И небесное бремя познанья никогда я не сбрасывал с плеч!"


5
ПОЭТ ВИДИТ КРОВЬ
Кровь всюду жертвенная бога льется льется
Закат ли розовый пронзительно живой
Иль просто красный плащ любимой иль губы алые ее или румянец щек
Иль полотнище бурого плаката иль кровь говяжих мяс кусков борщей
Иль красный нос хронического алкоголика -
Все это жертвенная бога кровь кровь кровь...
И никуда куда? мне от нее бежать? зачем? не деться:
Плыву я в ней дышу я в ней живу я в ней и сердце мое сердце -
Всего лишь сгусток крови той -
Заката слиток огненно-холодный.



6
ПОЭТ ВСПОМИНАЕТ ЧТО ОН РЕБЕНОК
Розовые сумерки московские апрельские сочатся в душу первою любовью.
Пронзительно синий вечер апрельский эхом застыл бесконечной печали.
Око луны наливается мертвым холодным сияньем.
Разноцветные окна домов щедро дарят иллюзию где-то всамделешней жизни.
Это вечность сама предстоит потрясенному взору ребенка.
Он игрушки забыл на потертом персидском ковре.
И щемит и щемит неизвестной тоской безысходной какой? безысходной
сердце готовое все полюбить.
Синева стала тьмой погасли последние окна.
Он остался один на один с бесконечностью грозной любви.
Из угла темноты показалась на миг любопытная ведьма.
Он мгновенно уснул и уже никогда не проснулся.
Почему? Я скажу по секрету: он Бога коснулся.


II

УСТАЛОСТЬ
7
ОГНИ НОВОСТРОЕК
                памяти А.Вампилова, О.Даля, А.Эфроса

Там огни новостроек уродливых блочных домов,
Там любимая спит защищенная сетью иллюзий,
Там прошла ни одна и пройдет ни одна еще жизнь,
Задевая локтями угрюмых соседей по нарам.

Может быть им помогут ковры и хрусталь и жратва
Одолеть ледяную тоску повзрослевшего детства,
Может кто-то из них до конца выгребая на свет
Нам поведает песни заласканных до смерти сирот.

Я еще постою я еще посмотрю в этот сон,
Я еще уподоблюсь обманутым детям Адама,
Я должно быть не скоро не скоро не скоро проснусь
И спиной повернусь к выгребной облицованной яме.

Занесло с перепоя в такую дремучую топь,
Так отшибло мозги при паденьи на эти просторы,
Что должно быть не скоро сойдутся с концами концы
И откроется люк железобетонного мифа.

Только мне хорошо: что-то там проблеснуло вдали,
Что-то там поднялось из глубин замурованной памяти сердца...
Остальные-то как? - те, которые в чорной ночи
Обалдело глядят в разноцветные окна Тартара?...



8
ПОЭТУ СНИТСЯ ЧТО ОН - ГОМЕР
Во сне я был Гомер слепой при бороде
Я падал в смерть увенчанный величьем
И хороводом праздничной толпы
В своих руках бесчисленных несущей
Бесчисленные гроздья винограда
С полотен нидерландских живописцев.
Я падал в смерть и надо мной кружил
Рой виноградных гроздьев всех цветов
И песня погребальная звучала
Торжественно задумчиво и стройно
Как эпос мой нисшедший от богов.
Я умирал но смерти не боялся
Я знал что я бессмертен
Я воскрес
В иное время и в ином обличье
Никто меня уже не узнавал
Но я все помнил - в этом есть блаженство! -
Неузнанным пройти среди людей
Которые тебя не узнают и унижают всячески по ходу
Родного им а мне чужого сна.
Унизиться и не узнать обиды - вот Божий Дар! и я его храню
Как бы зеницу ока своего...

…Я был слепой Гомер но я прозрел духовно
Поэтом став - никем уже не стал
На свете есть любовь и лишь она священна!
Все остальное - сон и я ушел в Любовь.
Поэт Рапсод Певец Хафиз Друид
Оставив формы ты в любовь уходишь
Грядущие поэты над тобой поют песнь погребальную
И гроздья винограда в твою могилу сыпятся обильно.
Твоя могила есть давильня винограда
Священное вино - сама Любовь
Любовью став ты хлынешь из могилы потоком света в Свет
Поэт!
Блажен...


9
ПАНТЕИЗМ

Творенье - это растворенье творящего в его твореньи.
Возможно ли, творя творенье, в нем раствориться до конца?
Творец - творенье - растворенье: где тут поставить ударенье?
Ведь совершенное творенье неотличимо от Творца.



10
УСТАЛОСТЬ

Закат скончался, истекаю кровью.
Заемный свет старается во тьме.
Сижу, как тать, наедине с любовью,
Перебирая локоны в уме.

Звезда моя мерцает, умирая...
Ужели - все? Все кончено давно.
Птенец надежды, выпавший из рая,
Уже не залетит в мое окно.

Сиротский стих заблудится в обьеме
Великих книг на свалке бытия,
И уж никто не вспомнит об Артеме,
Которым был, то есть казался, я.



11
К РОССИИ. Диптих

Здесь люди бедные живут.
Обманутые, но живые
Они старательно жуют
И терпят цепи роковые,
Но убежденно водку пьют,
Под меч протягивая выю.

* *

В рамке траурной здесь народ висит.
Светлый луч потемнел в золе...
Красной ленточкой небосвод обвит,
Чорный крест лежит на земле.



12

УЧАСТЬ ПОЭТА
                Как упал ты с неба, денница, сын зари;
                разбился о землю!
                Исайя

Я шел по Лестнице: хрустальные ступени
Струились вниз, как горная река;
Прохладный ветер пил мои колени,
В груди клубились облака.

Мой долгий путь в долине смертной сени
Благословила Отчая рука;
Идей сгустившиеся тени
Овеществлялись на века.

Переливаясь в солнечной пыли,
Вокруг меня кружили привиденья
И чаровали как могли.

И я упал в обьятия творенья,
Любуясь дивным призраком Земли...
И я не знал всей глубины паденья!


III

ЛИЦОМ К СТЕНЕ

Все перепуталось..
Осип Мандельштам


13
Я примерил не одну систему,
Но они не тронули ума.
Лишь добро способно на поэму,
Но пуста сердечная сума.

Лунный свет руками не ухватишь,
Сквозь меня струятся времена.
Сам собой за истину заплатишь,
Каждый миг меняя имена.

И зачем я жив - не понимаю.
Но прилежно смерти сторонюсь.
И хотя судьбы своей не знаю, -
Каждый шаг свой я предполагаю,
Каждый вечер каюсь и молюсь.

Между тем, проходит предо мною
Целый мир не глядя на меня:
Осень бредит новою весною,
Снег взыскует талого огня;
Я давно не знаю, что со мною,
И горит мой факел в свете дня.


14
Без руля и без паруса,
Без бортов и без дна
Ты летишь моя лодочка,
Голубая Волна!

В этой скорбной юдоли
Демиурга блаженного сна -
Только мертвые могут без боли,
Только лодка поэта без дна.


15
ПЕСНЯ МЕРТВЫХ

В алый бархат зари
Завернули жемчужину ночи...
Говори, говори! -
Мы закроем влюбленные очи...
Все мы - витязи сна,
Нам заря - как отрава;
Наше сердце - Луна,
Но не слева, а справа.
Повтори, повтори,
Как жемчужину ночи
В алый бархат зари
Завернули прозревшие очи.
Но в померкших очах
Верных рыцарей сна,
И в бредовых речах -
Не погаснет Она!
Но пьянее весны
Мы пьяны ее бледною кровью,
Ибо сами мы - сны,
Порожденные мертвой любовью...


16
Не подводи под монастырь души пустырь,
Не говори: "Веры сума пуста." -
Царапину мира укроет смерти пластырь,
В роднике молчания утолят жажду уста.



17
МУЗА

Как слеза солона и прозрачна,
Как огонь горяча и тонка,
Эта девушка с рюмкой коньячной
Наблюдала его свысока.

И веснушчатый мальчик советский,
Коим был я столетье назад,
Устремил на неё свой недетский, -
Свой тяжелый задумчивый взгляд.

Их взаимность была неизбежной,
И тогда появился на свет
Перламутровый, нежно-мятежный,
Не на шутку серьезный поэт.


IV

ЗОЛОТАЯ ЗАНОЗА
                Увидеть мне дано, как жизнь моя уходит.
                Поль Элюар
18
ВЕСНА 1988
Как сердце слышно под рукой,
Так жизнь болезненно ясна;
Распахнута святая даль
Ума божественного сна.

Застывшие фигуры сна -
Цветные контуры людей;
Вновь незажившая весна
Кровоточит в стране моей.


19
Спроси меня - в чем смысл жизни? - Я
Скажу - ни в чем; и оглянусь назад -
Туда, где жизни сбывшаяся линия
Такая бледная и мелкая на взгляд.

Гляди, гляди - оставленная Родина
Вмерзает в равнодушие сынов...
Там чорная, там красная смородина,
Там - отчий кров.

Вернись, вернись! - ко мне мой взгляд аукнется...
Но даже губы вздрогнуть не смогли,
Когда родная шевельнула улица
В камине сна алмазные угли.

Я не вернусь, - зачем? Да и не спрашивай!
Припомнив рай, я не забуду ад.
Таись, молчи, старайся и вынашивай
В себе - себя, и не смотри назад.



20
ЗОЛОТАЯ ЗАНОЗА


Злому сердцу утешиться можно
По дороге к распятому брату,
Даже, если, расцвел подорожник
Нерастраченной лаской к закату.
*
Проступили кровавые пятна,
То была неплохая затея.
Только наотмашь бить неприятно,
Даже, если, в лицо иудея.
*
На ветру утоньшаясь и тая,
У зевак вызывая тревогу,
Лепетала листва золотая
О любви к невозможному Богу.
*
И горели от края до края
Золотым увяданием плоти
Заповедники горнего рая,
Отраженные в адском болоте.
*
Слово - вещь потому и постольку,
Что оно возвещает о Боге.
На губах - мандаринная долька,
Неизбежность блаженства - в итоге.
*
Можно вырвать язык у пророка,
Можно выпить печаль до дна,
Но не вынет никто из Бога
Золотую занозу сна.


21
АПРЕЛЬСКОЕ УТРО 1988 г.

На задворках Империи в окна цементных бараков солнца луч золотой заглянул.
И надежда прожить еще один день предстоит обывателям лагеря социализма.
И на блюде апрельского утра румянится хлеб наш насущный.
Здравствуй, суетный мир обезбоженных днесь человеков - ловцов умиранья.
Здравствуй, сын мой, недавно пришедший под грозное небо изгнанья:
Ты еще не узнал полюбовных обьятий тоски,
Ты еще не забыл очертаний небесного рая,
Ты распахнут навстречу угрюмо бредущему аду.
И когда я уйду по дороге последнего бреда в неизвестность обещанной смерти, -
Ты останешься здесь до поры дегустировать блюда соблазнов,
Ты пройдешь по дороге, взыскующих света, отцов.
Я тебе завещаю живое апрельское утро:
На задворках Империи в наши советские души солнца луч золотой заглянул.
Слава Богу...



22
Истомилась душа обживать равнодушье предметов...
Уведи меня, брат, в беспредельную даль бытия,
Где пасется в молчаньи блаженное стадо поэтов,
На медовых устах золотые улыбки тая.



23
СОЛНЕЧНЫЙ ВЕЧЕР

Солнечный вечер будет моим достояньем;
Грешник усталый, старость узнаю в раю.
Нищее время кормилось моим обаяньем,
Щедрая вечность душу питала мою.

В солнечном сердце жадные стрелы вопросов
Рыщут напрасно, книжную мудрость ища;
Льется меж пальцев таинственный дым папиросы,
Вьется в молчании вещая ветка плюща.

Там - за плечами - синяя бездна страданья,
Взору открылась синяя бездна любви...
Длится и длится тихая радость касанья,
Плотью оделось Отчее слово - "Ж и в и!"

Двинулась вечность, временем, вдруг, оказавшись;
Миг распахнулся, вечностью самой представ...
Двое влюбленных, нежно и крепко обнявшись,
Медленно входят в море лепечущих трав.



24
Я удивляться не устал
Тому, что двигаюсь по кругу,
Прижав к пылающим устам
Мечты беспомощную руку.

Куда ты, жизнь моя, идешь?
Зачем сбываешься мгновенно?
Но ты - не знаешь, ты - живешь
Таинственно и откровенно.

Сюда, сюда, - на белый лист,
Немедленно и неизбежно
Ложится соловьиный свист
Неподражаемо и нежно.

Увы, не вечна боль моя!
Увы, обещано прозренье!
Напрасно, истину тая,
Старается стихотворенье.

С корнями вырву ли тоску?
Иль затоскую бесконечно?
Печали много на веку,
Но и она, увы, не вечна.



25
ВЕРНОСТЬ

Клонится древо ветром влекомо в синюю даль
Листья трепещут корни немеют
Веки у ветра крепко закрыты
Лик пламенеет верностью верных
Древо не может вслед за любимым
Дерево плачет
Лист оторвался словом признанья ветром подхвачен
Небо раскинуло нежные руки
Лик пламенеет
Слово сгорает в бездне разлуки
Дерево плачет
Скоро ли осень вступит на землю
Ветер обнимет верное древо
И утолит пересохшие губы выпив до дна золотистую крону
И унесет золотую корону
В синюю даль.



26
ВОСПОМИНАНИЯ, Диптих
Приснившиеся сны когда-то
Все чаще вижу наяву.
Приблизилась ко мне утрата,
Змея раздвинула траву, -
И замер я в оцепененьи
Под взглядом вечности самой,
Переживая повторенье
Однажды бывшего со мной.

* *

Да только мальчик неумелый
Опять выходит на крыльцо;
Да только ветер безумелый
Целует мальчика в лицо;
Да только бабочка живая
В закате вспыхнула, горит...
Да только рана ножевая
Болит ли все еще? болит...



27
АЛЛИЛУЯ !

Закат кровоточит,
Сердце кричит -
Жизнь глубока, бездонна!
Не хватает слов,
Велика любовь,
Горят облака влюбленно!

*

Ночь - не тьма.
В сердце - снов сума.
Без ума живу, без ума...
Весь, весь я твой,
Ветер живой,
Ибо ты еси - жизнь сама.

*

Аллилуя!
Умру, целуя!
Соловья псалом на устах!
Лицо огня,
Саван белого дня,
И…


V

НАДЕЖДА

22 августа 1988 г. автор переступил порог
собора Святой Троицы в должности смотрителя
28
Все еще ухожу.
Долгим взглядом, печальным и страстным,
Дольный мир обвожу
И прощаюсь с ужасным прекрасным.

Эта жизнь, эта смерть,
Эта вбитая в землю колонна
Погрузились на треть
В землю армагедонна.

Здесь родная братва
Уходила под землю, рыдая;
Здесь горела листва,
На горящую землю слетая.

Здесь рабов и рабынь
Омрачение гонит в неволю;
Здесь родился мой сын,
Чтобы так же вкусить эту долю.

Здесь распяли Христа
За блаженное Слово свободы,
И под тенью Креста
Возопили нагие народы.

Здесь проходит мой путь,
Обрученного слову поэта;
Может быть, кто-нибудь
Благодарным мне будет за это.

И тогда я скажу:
"Благодарность - Единому Богу!
Я к Нему ухожу,
Забывая на память дорогу."



29
7 НОЯБРЯ
Коснись души, волшебный Бах!
Щепотку соли брось на рану...
С чаинкой детства на губах
Я умирал в лугах багряных.
То были маки или кровь?
Знамена? лозунги? колбасы?
Иль просто - Первая Любовь
В мечтах обманутого класса.



30
Диптих УТРАТЫ
Молчит завороженная страна,
Свои мечты прожившая до тла.
Нам показалась ранняя весна,
А это осень поздняя была.
И не была светла Твоя печаль,
В кромешной тьме Себя явивший Свет...
Когда Отец Небесный промолчал,
Что мог сказать беспомощный поэт?

* *

Россия присмерти. Сон? Не сон?
Да только душа болит, болит...
И все невозможнее делать вид,
Что ты не знаешь как близок Он;
Что страшный Суд не картина для
Музейной комнаты прозапас,
Что не пропитана вся земля
Невинной кровью "народных масс".



31
ЭЛИТА

Хватают жадно славу за подол
Выклянчивают даже оплеухи
Блевотину смакуют
Мертвецы
Пьют умирающих от голода детей
Художники писатели мыслители
Политики чиновники жрецы
Певцы поющие красу его рогов
Искатели следов его копыт
Нобелевские искариоты
Черти в белых панамах
Живущие в летающих сервизах
Женоподобные аскеты-мудрецы
О где мне взять проклятье на ваши обезумевшие души
О Господи о где мне взять проклятье
Одну лишь нежность в сердце нахожу
О Господи держа Твое запястье
В родник небес блаженно восходить.



32
Сонная бездна.
Слезная даль весны.
Вдоль по цементу - венозная кровь небес.
Я всей грудью вдыхаю живые сны,
Собираю
Осколки органных месс.

Нищий! Нищий! -
Вызванивает капель.
На выход, рыжий! -
Взывает конферансье.
А я все глубже бреду босиком в метель,
Куда пропали мои побратимы все.

Колокол оглушительный.
Вечная тишина.
О, бездна смысла - слезная даль ума.
Как маска смерти - мелькнет в облаках луна,
И станет легкой жизни моей сума.



33
Тихая ненависть, нежная боль -
Хлеб мой насущный на каждый день.
Силу свою потеряла соль,
Запах и цвет - сирень.
*
Радость потерянная брела
В белом пространстве сна,
Зато отравленная стрела
В сердце моем - весна.
*
О, если б слезы сошли с небес
В эту юдоль тоски!
Напрасно каяться вздумал бес,
Вставать на цыпочки и носки.
*
И хор созвездий - капелла сна -
В ладони Бога умолк навек;
И только пела Любовь одна -
Крестом распахнутый Человек!


VI

АГОНИЯ СМЫСЛА

34
Скажи мне, рябина, откуда ты в песню пришла?
И чем поразила ребенка багряная гроздь?
Песком бесконечности сыпется в пальцах шала,
В угрюмую самость вонзилось Распятье, как гвоздь.

Нагорная Проповедь... Боже! какие слова!
Куда мне укрыться от милости грозной любви?
Весна-сиротинушка... В слякоти брезжит трава...
Закат человечества: небо и руки в крови.

Возлюбленный, вспомни!
Ты вспомни хоть раз обо мне!
Когда без остатка в Тебе растворится поэт,
Как горе людское легко растворилось в вине,
Как в солнечном свете луны растворяется свет...



35
Солнце в закате кается,
Сердце мое смеркается.

Слезы дождя нахлынули,
Душу из тела вынули.

Рваными заусенцами
Явлена экзистенция.

Ясен поэт влюбленный -
Майский листок зеленый.

Скрытую суть явивший, -
Чуден поэт остывший.

В небе парящий снег -
Тающий человек.

Алое небо. Солнце.
Небо в обьятиях сердца.

Кто-нибудь скажет - смерть.
Звездная тает твердь.

Страшно при свете жить,
Страшно поэтом быть.

Счастлив ли ты, поэт?
Кто-нибудь скажет - нет.

Мой же ответ всегда -
Да.


VII

ЭХО РОДИНЫ

Памяти Владимира Набокова

36
К РОССИИ (2)

Душные терпкие горькие хризантемы осенние,
Калины вяжущая гроздь.
Любовь моя первая и последняя -
Моя распятая Родина.
Вечное мое спасение -
Тело Христово и Кровь.



37
К РОССИИ (3)
                Памяти В.Набокова
Там, вдали, силуэт знакомый
Тает в сумерках на глазах.
Я смотрю на него в слезах,
Вещей болью к нему влекомый.

Кто там в сумерках? профиль - чей?
Чья согнулась спина такая?
Словно тихо журчит ручей
В первозданной долине Рая...

О, как больно! Но так светло!
Эхо Родины миновавшей...
Незаметно вино из чаши
В лунный череп перетекло.

Пей! Во тьме через миг растает
Тот таинственный силуэт,
И никто уже не узнает
Той России, которой нет.


38
Диптих ЩЕМЯЩИЙ
                Так сердце щемит, как звенит колокольчик с небес.
                Евгений Шешолин

Нет ничего, кроме горькой вины.
Вот, исповедаю: я - виноват.
Длятся мои изумленные сны,
Гроздьями раны рябины горят.
Белые церковки - совесть и свет, -
В сумерках грешника как маяки.
Словно подкошенный, рухнул поэт;
Тихо склонились над ним васильки.

* *

Плакальщик родных своих пепелищь, -
Лист, оторвавшийся в стылую тьму;
Гол как сокол, и безумен, и нищ,
Как и положено было ему.
Кто-нибудь скажет: "Зимний закат
Нежно украсил прозрачную даль..."
Снежные искорки ярко горят,
И невозможная в сердце печаль.



39
К РОССИИ (4)

                архимандриту Зинону

"...Знать, от века печаль безнадежная
Бездорожную даль занавесила,
Потому что Россия острожная
И людское советское месиво,
Как и были, остались безбожными,
И ни в ком покаяния нет;
Потому-то и жить здесь невесело..." -
Так подумал умолкший поэт,
Захлебнувшись небес немотою.
А над некогда Русью Святою
Пошловатый рыдает куплет.
Поделом, даже жалости нет...

Только дети - небесные жители,
Все мерцают как звезды в ночи;
И монах в осажденной обители
Стал огнем негасимой свечи.


VIII

ИСХОД ПОЭТА

40
Был никем и никем не стану,
Тихо сойду с листа;
Перекрестившись, кану
В тень Твоего Креста.
Ласковый мальчик - эхо
Вещих Твоих Словес, -
Пьет голубое млеко
Вечных Твоих Небес...



41
Мне нужно побыть одному.
Простите, уйду незаметно
Снежинкой в январскую тьму,
Иль в реку отломанной веткой.

И вот уже так хорошо!
Как-будто и не было вовсе.
А если и был, то - ушел
Как лето дождливое в осень.

Случайный какой-нибудь след -
Листок под ногой пятипалый;
Аукнется вещий поэт -
Закат расплескается алый...



42
РОМАНС О СТАРШЕМ БРАТЕ

Прощай, мой брат. Я так тебя любил,
Что эхо детства долго будет длиться,
И долго взмах его жемчужных крыл
Моей душе печальной будет сниться.

Прощай, мой брат. По тупикам земли
Ты продолжаешь странствовать понуро,
Осенний лес меняя на рубли
В толкучке дней и поисках халтуры.

Прощай, мой брат. Меня ты не простил...
Скажи - за что? Я попрошу прощенья:
Меня Иисус, Сын Божий научил,
Предпочитать как благо - униженье.

Прощай, мой брат. Пребудь сами собой;
А я - собой; все прочее - случайно.
Мы не сегодня разошлись с тобой,
Но завтра нам обещано молчанье.

Итак, прощай! Обняв виолончель,
В минорной тьме ты переходишь в сказку,
Где вечно будет из твоих очей
Струиться скорбь на каменную маску.



43
"ПЕРЕСТРОЙКА"

Осень осыпается лицом
В слякоть замордованной страны.
Лица замордованных людей -
Раны распинаемой весны.

О, весна, священная весна!
Забытая замлей за гранью сна,
Ты плачешь кровью - кровью вешних вод
О том, что умер вещий мой народ.

За гранью сна продолжится твой плач,
Но наяву смеющийся палач:
Убийство - жизнь его, и богохульство - страсть,
Се, ныне день его - и карты ему - в масть.

Опущенные души мельтешат.
И душно так идти через толпу
Людей потерянных, - куда они спешат,
Такую злую выклянчив судьбу?

...Лист пятипалый не утешит.
Ладонью смяв клейменное чело,
Размноженный на "ксероксе" Каин
Бежит, бежит по тупикам земли.

И осень траурной листвой ему кадит,
И ветер рвет с него позорную одежду,
И земля отворачивает от него
Изувеченный лик.

Бежит беглец по тупикам безбожной мысли
И волчьим зраком блещет в небеса,
В которых, как напрасная надежда,
Луны сияет мертвая слеза.

И никто, и никто здесь не слышит давно,
Как над гробом забытого насмерть сна
Плачет живыми ручьями весна
О том, что всем уже - все равно.

Раной лица -
В слякоть!
И без конца
Плакать.



44
ПОЭЗИЯ

Поэт поет от сердца полноты,
Поэт пьет устами ума красоту творенья,
Поэт бьет самозабвенно по струнам своей души,
Поэт льет слезы в разлуке с любимым Другом,
Поэт вьет венец только посмертной славы,
Поэт летит в бездну искренней веры!
Поэт - это лист, сорвавшийся с Древа Жизни,
именно поэтому он - бессмертен.

Поэзия - Вселенский Собор Поэтов,
Где совершается вечное благодаренье Богу,
Из небытия в бытие
Призвавшего дивный Космос!



45
Когда бывает вещь плотна чрезмерно
И сквозь нее Тебя не разглядеть, -
Я обыватель призрачный, наверно,
Умеющий страдание иметь.

Страдание иметь не очень просто, -
Тут нужен навык боль переносить:
Навалится на плечи чорный воздух,
И смерть саму приходиться вкусить.

И только злость на каменную муку,
В которой оказался заключен,
Вновь помогает вынести разлуку
И пережить кошмарный этот сон,
Когда бывает вещь плотна чрезмерно
И сквозь нее Тебя не разглядеть.

Я просыпаюсь медленно и верно;
Прозрачно все: и мир, и боль, и смерть...

И только Ты.



46
ИСХОД ПОЭТА

Неповторим закат,
Неповторим рассвет.
Как листопад
Сбывается поэт:
В осенний сон
Стихи свои лия,
Он - тихий стон
Земного бытия.

Небесная тоска его томит,
Когда он меж дерев задумчиво парит.

Кленовый лист -
Отрезанная кисть.
Нагая ветвь
Воздета к небесам.
Сквозного ветра погребальный свист
С клюкой забвенья бродит по лесам.

Прощай, поэт:
Окончен листопад.
Лучей букет
Принес тебе закат.
Осенний свет
В очах твоих, мой брат...



47
ЦВЕТОК


Я - Цветок!
Мне сладко знать,
Что Господь меня создал.
Я цвету в Него всей жизнью!
Сладко будет умирать.



48
ЧУДЕСЕН МИР

Чудесен мир лишь потому, что - есть.
И это счастье - веровать в Творца!
Жизнь дорожает, хочется поесть;
Но лишь Тобой насытятся сердца!


49
МУКА ПОЭТА

Против теченья реки молчаливой бездонно безбрежно блаженно предвечно -
Бурлацкая страшная тщетная мука - словесные тяжкие баржи в пустое
забвенье тянуть, умирая, тянуть, умирая, тянуть...



50
РАДОСТЬ ПОЭТА

Когда умру - стихи мои Другому
Вдруг явятся, как ландыши в руке,
Из темной чащи отболевшей жизни
Поэта, не умеющего жить.



51
Я не знал, что так больно бывает грешить.
Я не знал, что так страшно бывает не быть.
Я не знал, что Любовь распинает Себя,
Больше жизни любимых Своих возлюбя.

И доныне, до этого мига, до дна
Этой жизни моей, что была мне дана, -
Проникает и видит, и любит Она,
И, распятая, ждет пробужденья от сна

Всех, кому уже больно бывает грешить;
Всех, кому уже страшно бывает не быть;
Всех, кому уже тягостен сон суеты -
Тех, кому уже розданы в руки кресты.

Я не знал, что придеться и мне самому
Ради этой Любви погрузиться во тьму
Невозможной разлуки с собою самим
И, вернувшись из муки, услышать - Любим!

Я не знал, и уже не узнаю вовек,
Сколь возлюблен Любовью любой человек,
И что я, нераскаянный грешник земли,
Сам себе лепетал из далекой дали...



52
МОЛЧАНИЕ ЛЮБВИ. поэма

                Памяти Владимира Набокова
                (первое восьмистишие принадлежит ему)

"Сейчас переходим с порога мирского
В ту область... как хочешь ее назови:
Пустыня ли, смерть, отрешенье от слова,
Иль, может быть, проще: молчанье любви.
Молчанье далекой дороги тележной,
Где в пене цветов колея не видна,
Молчанье отчизны - любви безнадежной -
Молчанье зарницы, молчанье зерна."

"В ту область... как хочешь ее назови."
И я назову ее - Область Поэтов,
Живущих Во Тьме Безответной Любви.
На ваши вопросы не будет ответов:
Стоят они молча, слепые от слез,
И слушают тихую песню рассвета...
Ну кто же слепых принимает всерьез?
Вот пальцы опять обожгла сигарета.

"Пустыня ли, смерть, отрешенье от слова?"
Ни то, ни другое, ни третье, - любовь.
Всему ведь влюбленные учатся снова:
Ходить, говорить... И, конечно же, вновь
Отыщется вечная рифма такая,
Которую взрослый замучает мир,
Фальшивым поэтам ее предлагая;
Ведь фальшь - обязательный ныне кумир.

"Иль, может быть, проще: молчанье любви?"
Но если тщеславия гения гложет, -
Ему хоть и вправду язык оторви,
То он и такую напасть превозможет,
И чревовещателем сделавшись вмиг,
Погонит поэму в этап бесконечный...
Ее похоронят на кладбище книг,
И номер проставят библиотечный.

"Молчанье далекой дороги тележной,"
Возьми мою душу в себя насовсем:
Пускай пропитается далью безбрежной,
Пускай, не спеша, вспоминает Эдем.
И пусть она плачет в молчаньи великом,
Слезами смывая словесную грязь,
Которой когда-то в забвении диком
Она обросла, суесловьем давясь.

"Где в пене цветов колея не видна," -
Там ангелы-бабочки любят резвиться.
Среди этих бабочек есть там одна,
Которая может по просьбе явиться
Немому поэту, несчастному средь
Бетонных бараков и пьяного мата;
Тогда отступает испуганно смерть
Обратно - в гнилые расселины ада.

"Молчанье отчизны - любви безнадежной, -"
Оно ведь и сильного может убить.
С душою поэта, как правило, нежной
Здесь жить невозможно и вовсе, - как быть?
Вином ли залить невозможную муку?
В разврат утонченный уйти с головой?
Ну как, подскажи, пережить мне разлуку
С невестой небесной - Любовью Самой!

"Молчанье зарницы, молчанье зерна" -
Вот наша надежда и наше терпенье.
Душа, ты по-прежнему будешь верна
Молчанью, в котором рождается пенье
Софии-Премудрости; колокол тронь, -
И ты под ладонью почувствуешь трепет
Творенья, в которое брошен огонь
Любви, и услышишь младенческий лепет...


IX

БЕЗУМЕЦ С РАЗОРВАННЫМ СЕРДЦЕМ

53
КРИТИКУ "К" или ДЕТЯМ ДО 16 ЗАПРЕЩАЕТСЯ
Что такое поэзия: мастерство
Или детство косноязычное?
То умножить на это равняется - волшебство, -
Для поэта дело обычное.

То, что здорово для поэта -
Смерть ученому буквоеду:
Ведь у онаго цель одна -
Дать поэту не всплыть со дна.

Ты воткни ему в бок перо
Туповатое, но с отравой!
Чтоб навеки застыл Пьеро
В ледяной перспективе славы.

Он застынет, а ты - беги
По кругам суеты публичной:
Суесловь, извивайся, лги,
Ибо это тебе прилично.

Ибо это - твоя стезя;
Об одном лишь прошу покорно -
После смерти не лезь в друзья, -
Это слишком крутое порно.


54
По осени схожу с ума,
Как с ветки странник пятипалый.
Безумье - белая зима
На жизнь мою, как тень упало.

Схожу с ума, с ума схожу!
Поторопитесь, дорогие!
Я больше слов не нахожу -
Другие все они, другие!

Я скоро выскользну из рук
Земной судьбы обмылком счастья!
Растаю, словно нежный Друг,
Смиренно тающий от страсти.

И, наконец-то, жизнь сама
В обьятья примет доходягу,
Уже сходящего с ума,
Как эти буквы на бумагу.



55
ОКТЯБРЬ

Я хочу умереть - говорю. Почему? Не отвечу,
Ибо сам я не знаю ответа на этот вопрос.
Только жолтый осенний безумный таинственный вечер
Подошел незаметно и тронул поэта до слез.

Сколько раз я уже говорил сам себе терпеливо:
"Успокойся, усни, - образуется все как-нибудь;
Только ты отвернись, не смотри как влюбленная ива,
Осыпаясь листвою, склоняется ветру на грудь."

Я хочу умереть, - понимаешь ли ты? - "Понимаю:
Ты опять в свое сердце кружиться впустил листопад."
Я всегда эту пору доспехи рассудка снимаю,
Что бы стрелы свои утопил в моем сердце закат.

Не умею я жить... И когда говорит мне с любовью
Божий ангел - "Артем, ты еще не готов, подожди..." -
Мне увидеть легко эту землю залитую кровью
Святорусских лесов, над которыми кружат дожди.

Я хочу умереть не затем, чтобы сверху увидеть
Эту горькую жизнь, эту смертную муку земли;
Я еще не устал теплохладность свою ненавидеть,
Я еще различаю любимые лица вдали.

Вот и лист пятипалый, как солнечный зайчик, влетает
В подземелье печали живым обещаньем огня...
Я хочу умереть, потому что любовь разрывает,
Словно солнечный сноп - черноту пред собою - меня!



56
К РОССИИ (5)

"Народ, забывший Господа Христа,
Уже не будет славным и великим:
Его пожрет мирская суета,
И Ангел Божий вычеркнет из Книги.

Народ, забывший Господа Христа, -
Твоя добыча, мира сего князь:
Без имени, без веры, без Креста
Он станет солью, брошенною в грязь.

Народ, забывший Господа Христа,
Напрасно величается, он - труп:
Над ним клубится мертвая мечта,
Как чорный дым из крематорских труб.

Народ, забывший Господа Христа,
Иудин унаследует удел." -

Все это, как с печатного листа,
Я должен был сказать. Но не хотел...



57
К РОССИИ (6)
Родина... любимая...
Единственная.
Тебя уже нет:
В небесах Ты вся, -
Мелодия чистая,
Таинственная...
А мы вот - здесь:
Нам за тобой нельзя.

Ты лебединый плач в ночи осенней...
Но нам уже не больно: мы - мертвы.

Когда-нибудь свершится воскресение
В прозрачный прах растоптанной листвы.



58
ПОСЛЕ ПРИЧАСТИЯ 23 января 1994

Подари мне пространство для хрустальной структуры стиха,
Сквозь которую душу свою я цветную сейчас пропущу.
И хотя эта ткань не свободная совсем от греха -
Пусть укроет она чьи-то плечи подобно плащу.
Если я - негодяй, это вовсе не значит, что я
Даже тихого слова во славу Твою не скажу;
Потому что я сам - это свежая рана Твоя,
И о том, что Ты - свят, по тому, что я - грешен сужу.
Вот слеза в створке век, как жемчужина, тайно растет.
В оный час Ангел Плача нырнет на глубины души
И перстами горящими вложит молчание в рот,
Как небесную манну, поэту и скажет: "Скажи!"
И тогда захочу я сказать лишь одно только слово - Прости!
Но уже не смогу языком шевельнуться во рту.
Только жемчуг горящий ему протяну я в горсти,
И увижу, дай Бог! Вифлеемскую в сердце Звезду!



59
ПОКОЛЕНИЮ 1955-59 г.р. Триптих


В потемках собственного дома
Брожу, потерянный навек.
И только смертная истома
Скользит украдкой между век.
И я давно заснуть пытаюсь -
Не получается никак:
Не знаю сам чего пугаюсь,
Хожу, ощупываю мрак.
И только музыка виолы
Звучит из бездны бытия,
В которой слышен смех веселый,
Которым утешаюсь я.

* *

Светло кому-то и просторно
Жилось на этой же земле,
А мы, как брошенные зерна,
Лежим, забытые во мгле.
Подземные глотая воды,
Которые стоят в душе,
Не зная времени исхода,
Мы не надеемся уже
Когда-нибудь взойти отсюда
Под небо солнечной весны...
И только чудо, только чудо
Кромешные развеет сны.

* *

Какие были мы в начале -
Все смыто временем с лица:
Нет ни надежды, ни печали;
Одно терпенье до конца.
Терпенье, спросите, откуда
Такое крепкое взялось? -
Не знаем... Чудо, только чудо...
Упрямство, может быть, и злость
Лишь на себя - на немощь эту,
Которой болен человек,
Идущий к свету, к свету, к свету!
Забытый в сумерках навек.



60
Ты отойдешь - и я умру, как рыба
На берегу забытая волной.
Успею ли сказать Тебе спасибо,
Небесной задыхаясь синевой?

Все кончено. Еще года, быть может,
Пройдут, как по карнизу старики,
И ржавчина безумия изгложет
Мой рабский ум на берегу реки, -
В зеленой глубине ее бездонной
Пусть пребывает бедный мой скелет.

Но выдох мой, огнем испепеленный,
Пускай уйдет: ему преграды нет.



61
ЧУДО НАДЕЖДЫ


Я оглянулся: за спиной мосты,
Горевшие так долго и печально,
Исчезли, как и не были. Чисты
От копоти и гари - небеса
Сияли надо мной необычайно,
Как детский взор, как Божия роса.

И радуга, собравшая цвета
Со всех цветов небесных, обстояла
Мои пути. И я не знал - куда
Мне двинуться теперь и устремиться...
Приблизилась ко мне моя звезда,
И сердце встрепенулось, словно птица,
И замерло; быть может, навсегда.
*
21 мая 94, апостола Иоанна


X

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ


62
Диптих ОСЕННИЙ

Воздух слоится листвой,
Кружится лист золотой -
Это осеннее солнце
Нежно играет со мной.

Ветер качнет тополя,
Вздрогнет живая земля...
Эй! золотая орда!
Листья мои, вы куда?

* *

Мужество жить покидает меня...
Детство мое, ау!
Золото солнечного огня
Тронуло всю листву.

Золото солнечного огня -
Пятиконечный лист.
Тихо бреду я по склону дня...
Детство мое, вернись!



63
Что еще мне сказать? Ничего. Просто лист пятипалый
Тихо-тихо сошел на привыкшее к боли плечо.
Синий вечер расцвел и закат опрокинулся алый,
Мириады окон нежной кровью омыв горячо.
Это век прикорнул, опершись на косяк мирозданья,
Это снег словно сон, или сон словно снег; тишина.
Млечный Путь протянулся над бездной сверкающей дланью,
И в бокалы глазниц льются лунные струи вина.



64
О чем-то важном забыл...
Февраль за окном, февраль.
Оттепель. Ветер крыл
Жар-Птицы, летящей в даль
Памяти или вечности?
Вечной памяти? - Да!
Нет уже той беспечности
После Креста.
Иногда
Хочется стать маленьким...
Маленьким, как звезда
В бесконечных просторах космоса
Невидимая с земли -
Серой Земли Изгнания...

Оттепель. Снег. Февраль.
И на кресте познания -
Мальчик, смотрящий вдаль.



65
РАННЯЯ ВЕСНА

Холодно в сердце; дождь за окном
Живет, вздыхая, как старый пес.
И мне бы залить эту грусть вином,
Согреть бы сердце углями слез.

Вином завалены все ларьки,
Да только денег в кармане нет.
И в сердце теплые угольки
Без алкоголя сошли на нет.

И вот он - я: без вина и слез
Такой негодненький ни на что.
Мосты сгорели, и запах роз
Сел на драповое пальто.

В сердце холодно; хладный дождь,
Как воплощенье моей тоски,
Сады цветущие бросил в дрожь,
Земле изгнания сжал виски.

Но жизнь не кончилась: жизнь живет,
Не претендуя на маскарад
Великих замыслов и забот,
Которым преданы все подряд.

Пусть все идет, как идет оно, -
Непостижимое для ума.
И если я посмотрю в окно,
То пусть в нем плещется жизнь сама.



66
УЧАСТЬ ПОЭТА (2), Диптих

Передо мною - белый лист.
И страшно так его коснуться
Пером неловким, как проснуться
От сна блаженного под свист
Коловращенья суеты
И чмоканье утробных буден,
Где опрокинуты кресты,
И где прославлен грех Иудин.

* *

Листа ревнуя чистоту
К временщикам от суесловья,
Поэт уходит в немоту
Души, израненной Любовью
Небес, - уходит навсегда
На берега священной Леты,
Где, обнимая тень Креста,
Рыдают вещие поэты.



67
ПРОЩАНИЕ, Диптих

На берегу молчания
Голос нагой, одинокий.
Звездный эфир,
Бесконечная даль.
В эту даль обрывается
Голос нагой, одинокий...
Уже над бездной
Голос мой
Немой.

* *

На обрыве в безумье -
Бездыханное тело нагое.
Звездный эфир,
Бесконечная даль,
Тишина.
В эту отлетела
Душа
И улыбка страданья,
Словно память о ней,
Расцветает на мертвых губах.

***

                Участь Поэта

                Часть II
*
Русские элегии

Письмо-ответ на "Римские Элегии" Иосифа Бродского
Стихи, выделенные шрифтом, принадлежат И. Бродскому,
так же, как форма и число элегий.


эпиграф

…Но воздушным мостом моё слово изогнуто
Через мир, и чредой спицевидных теней
Без конца по нему прохожу я инкогнито
В полыхающий сумрак отчизны моей.

Владимир Набоков "Слава"


I
Пленное красное дерево частной квартиры в Риме
Только во сне обрадует нас, которых
Ты забываешь, словно родное имя
Стало чужим после тысячи лет повторов.
Ставить босую ногу на камень камер
Наших квартир будет приятно, если
Ты уже сам окаменел и замер,
Но не от счастья, а от испуга в детстве.
Мир состоит из наготы и боли,
Боли, в которой больше любви, чем в ласке.
Если из клетки кенара бросить в поле -
Сердце его взорвётся от этой сказки.
В сумерки глядя, где нету ни дня, ни ночи,
Можно забыть время своё и место,
И воспарить к римским фонтанам… Впрочем,
Хлеб наш насущный везде из того же теста.



II
Месяц замерших маятников (в августе расторопна
Только речь азиата на псковском рынке).
Мысли в уме скрещиваются, подобно
Тем хромосомам, помнишь? - на той картинке?
Месяц Август зарезан. В крови кленовых
Листьев - стоит на коленях и жаждет смерти.
Это Ты, Россия, в лучах багровых
Угасаешь, молча… Ну что ж, добейте.
Хлопочи "Семёрка" над теплым трупом…
Колдовскою силой гигант умален.
Протянулись трубы - сосут, как губы
Упырей Хичкока густое нутро развалин.
Да и они в ломанном Р еврея
Узнают себя тоже: когда-то вместе
Ваня с Мойшей били кувалдой в темя
Золотому куполу - дело чести.




III
Черепица холмов, раскалённая летним полднем
Укрывает мозги, создавая подобье тени.
В пионерском лагере, после сна, все идут на полдник:
Вот ведь жизнь нам устроил какую товарищ ЛЕНИН!
Дребедени певец, ты сбежал от него за море,
Но лучи коммунизма сломали тебе ключицу.
Ты с красивой чувихой уплываешь от нас в гондоле,
Ты уже не взлетишь, седовласый Поэт, жар-птицей.
Ты схватился рукою за грудь поодаль
Разрезаемой с хрустом Страны Советов.
Но стиха твоего изящный и нервный модуль
Быстро в моду вошёл у имеющих быть поэтов.
И как книга раскрытая сразу на всех страницах,
Этот мир шелестит под рукою твоей, художник
Взыскательный… Со слезой в ресницах
Смотрит в небо растоптанный подорожник.



IV
Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
Той из них, что прекрасней. Что тут сказать? Красиво.
Впрочем, не огорчайся: бывает хуже;
У большинства нету рублей на ксиву.
Ну, а на пиво, редко, всё же, порой, бывает.
Вспомни о светло-жёлтой и кислой жиже -
Это оно, родное… Соль на губах растает,
Словно тоска о чуде… Станут мне люди ближе.
Глянешь порою - рожа, а приглядишься, это -
Образ Христа, Который был искажён страданьем.
Знаешь, бывает стыдно себя называть поэтом,
Только поэтом, только… (перехожу к рыданьям).
Что-то я, видно, сбился с плана твоих элегий;
О молодых блондинках всё пропустил, до кучи:
Это, как будто едешь в разбитой ездой телеге
По колее забытой вдоль страшной кручи.



V
Звуки рояля в часы обеденного перерыва.
Тишина уснувшего переулка,
Выдохнув воздух, стала прозрачной глыбой
Где, как в музее будет моя прогулка
Нежно храниться до смертного часа мира,
Чтобы, растаяв, выдать мою походку,
Ту, что в поэму преобразила лира -
Вопль о пощаде, который забили в глотку.
Я не воздвиг уходящей к звёздам
Каменной вещи, и не хотел, признаюсь;
Мне о грядущем сказывал вещий воздух
Русских равнин, где и доныне гуляет аист,
Где и доныне, видишь ли, спят в обнимку
Нежность и смерть, отчаянье и надежда.
Если нельзя себя опознать по снимку -
Можно сомкнуть, ну хотя бы, на вечность, вежды.



VI
Обними чистый воздух, а-ля ветви местных пиний:
В пальцах стих расползается - вот ведь ветошь!
Мир, конечно, не клетка из параллельных линий,
Но: ГОВОРЮ ВАМ - ВЫ БОГИ. А ты почему не веришь?
Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны. Верно!
Но согласятся ли с этим прочие лауреаты?
Чистые сердцем входят в такие двери,
От которых шарахаются искариоты.
Прислонись к изувеченной церкви, почувствуй холод
Лбом - небосводом этой страны изгнанья.
Ощути, как лютый духовный голод
Пожирает солнце самосознанья.
И тогда, всех нимф превратив в рябины,
Ты дойдёшь родимой земли до края,
Потому что в сердце твоём - руины.
А вода на Родине, чай, живая.



VII
В этих узких улицах, где громоздка
Только мысль о себе, а о других - изящна,
Я бреду, и сердце моё из воска
Заскучало что-то о настоящей
Вере верующих так просто,
Что не боятся встать на колени в церкви -
Т.е. пожертвовать даже законным ростом,
Только б не оказаться в центре
Чьих-то вниманий, стать бесконечной дробью,
Перемещаясь к периферии мира…
Можно ль приблизиться так к подобью
Целого, встав на костях кумира
Самости? Став до конца невеждой
В сфере рябой, бишь - мировой культуры?
Хватит спрашивать - это и есть надежда
ЗК концлагеря литературы.



VIII
Бейся, свечной язычок, над пустой страницей.
Ах, почему ей не остаться такой навеки!
Чистая, лёгкая - станет птицей
Недосягаемой для пера-калеки,
Выдающего смыслы, как пайки хлеба,
Заключённым пленницам алфавита.
Всё равно ведь сердцу не хватит неба,
Под которым тянется дольче вита.
Лишь Адаму-Целому, до преступленья,
Бог открыл, что такое ИМЯ,
А секреты техники стихоплетенья
Каждый гений знает, живущий в Риме.
Сладострастно, о как! Поэт струится
Чернотою чернильной в нагое лоно
Нежной девственницы-страницы
И кончает, всё же, во время оно.



IX
Скорлупа куполов, позвоночники колоколен.
Расколота, перебиты… Пустыня духа.
Как за бугром? Красиво? Ты всем доволен?
Ну а у нас, конечно, во всём непруха!
"Свет пожинает больше, чем он посеял"…
Как хорошо говоришь ты, порой, дружище!
Ну, а у нас на чужом на пиру - похмелье,
Стоит сегодня большие тыщи.
В наших широтах, зато, все окошки - в небо.
Небо - Отчизна наша, где облаков рванина
Впору народу нищих, которым Хлеба
Жизни подать не может рука раввина.
Мир Тебе! Мир! Ты слышишь? Из-за кордона
Времени, что стоит, жадно раскинув руки,
Я говорю: Люблю "Элегию Джону Дону",
"Сретенье", и ещё… Слышишь? Привет подруге.



X
Частная жизнь. Рваные мысли. Страхи.
Ватное одеяло бесформенней, чем Россия,
Образ которой - эхо плачущей Андромахи…
Милости, а не жертвы просил Мессия.
Чай остывает. В думе лицо оскалив,
Стану похож на Пана Врубеля на картине.
Гляну в окно - увижу сказочный сад едва ли:
Всё тополя, да липы… переходя к рябине,
Взгляд улыбнётся слёзно. Псков, человек, бумага;
И проплывают плавно буквы - сознанья блики.
Так оживают вещи в пальцах поэта-мага,
И замирают снова в пространстве книги.
Впрочем, ещё посмотрим: а может лучше
Выпустить вещь на волю гулять по свету,
Петь и плясать, и таять… На всякий случай,
Книг издавать при жизни, Бог даст - не буду.



XI
Лесбия, Юлия, Цинтия, Ливия, Микелина.
Жёны мужей известных. Латинский Запад.
Ну, а у нас, опять же, - смородина и малина;
В травах луга доходят, и запах, запах…
Дети в луга вплывают, пьянея свято.
Что нам ещё осталось? - лугов безбрежность.
Всё, что бралось на холку, давно уж взято,
Но в дипломат не сложишь любовь и нежность.
Кудри берёзы ветер перебирает… Чудо!
Вот и сбылось безумье оного Казимира:
Всё вещество пространства высосала валюта,
Днесь оставляя Царство, которое не от мира
Сего - удела красных супрематистов.
Пей же нетерпеливым ртом из его ключицы
Чёрный квадрат познанья. Будь до конца артистом,
Клоуном эрудитом, пером Жар-птицы.


XII
Наклонись, я шепну тебе на ухо что-то: я
Уверяю, Бог - полнота без меры.
Только б в это хватило веры
Сердцу - пленнику бытия.
Полнота Его - бесконечный Свет,
Свет Любви к тебе обращённый лично.
Выходи к Нему из себя, Поэт, -
Из кромешной тьмы суеты публичной.
Если сможешь, да? Потому, что Крест
Одному - соблазн, а другому - пытка.
Всё, что сказано - достоянье мест
Общих ставшими от избытка
Смысла, сбытого за пятак
Золотой на сетчатке глаза,
В мир распахнутого. Итак,
Вот последняя фраза.
***


Участь Поэта

Часть III
*


ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ



НОВЕЛЛА

В ПРОЗЕ И СТИХАХ,
из двенадцати частей и эпилога
Филиппу и Кириллу -
моим сыновьям.


ЭПИЛОГ

«...и я должен сообщать о своих духовных состояниях, что бы не умереть.
Написание книги не является роскошью. Это – средство выжить.
...Мы призваны в человеческую общность серьезным обращением:
"Что ты есть, человек, что Я должен помнить о тебе?"
Задолго до того, как наш рассудок сможет нам помочь, мы выдерживаем
жгучую остроту этого вопроса лишь благодаря наивной вере в любовь к нам наших родителей».

Ойген Розеншток-Хюсси



Однажды, еще за три года до того, как я начал писать эту книжку;
однажды, повторяю, когда я сочинял письмо своей далекой любимой,
сидя в тесной каморке истопника сельской школы, которым я был
тогда; однажды, когда Застой был в самом соку и все придурки были
на строгом учете в компетентных органах; однажды, когда красное
солнце падало в зимний ельник и сумерки коснулись моего усталого
сердца хладными перстами смертельно больной любви, и я забыл на
миг, всего только на миг, свое имя и названия всех вещей, - тогда-то
с неба небес плавно спустился Ангел и встал в воздухе надо мной.
И я, вдруг, стал рисовать на свободном от буквиц снежном поле
письма, чтобы рисунком порадовать и утешить дальнюю мою любимую,
и улыбкой согреть ее очень грустное сердце. И вот я нарисовал себя
в телогрейке и сапогах кирзовых, с цигаркой в одной руке и с кочергою
в другой. На рисунке я широко улыбался, стоя рядом с цилиндрической
печкой, створка которой была широко раскрыта и было видно как
жарко алеют угли. Все это так, но зачем, скажите, я увенчал печной
цилиндр куполом церкви с крестом? И откуда взялся этот летун на
рисунке, зависший над моей головой о двух крылах и с двумя руками?
И что за огромный ключ он держит в одной руке, как бы предлагая
мне взять его? А я стою с кочергой и цигаркой, такой кудрявый,
курносый и улыбаюсь широко как Буратино, глядя прямо перед собой.
Вот уж совсем стемнело; за фанерной стенкой прокашлялся старый
сосед-учитель; я встал из-за стола и "дал по фазе", взжигая заемный
свет, подошел к столу, пробежал глазами письмо, согласился с его
содержанием, улыбнулся рисунку, вложил его в конверт и заклеил,
лизнув треугольник. И на следующий день отправил письмо в туманную
даль России.
Потом со мной было всякое. Едва-едва я остался жив. Прошло два с
половиной года после отправки упомянутого письма, а я все еще был
болен, болен как никогда. Диагноз болезни? Тот самый, что у героя
одного из фильмов Киры Муратовой. Чуя, что стою на грани
безумья, я начал писать сию крохотулю-книжку, инстинктивно ища
себе исцеленья через писанье. Книжка писалась зимой-весной накануне
Тысячелетия Крещения Руси, которое так негаданно и чудесно спустилось
на нашу землю. В августе этого же года, в день памяти апостола
Матфия, я переступил порог Свято-Троицкого собора города N
в качестве вновь учрежденной должности Смотрителя Собора, которым
и прослужил ровно два года, постоянно имея при себе тот самый
тяжелый ключ с мощной бородкой, который держал когда-то над моей
головой невидимый очам, но ведомый сердцу Ангел.
Став Смотрителем, я забыл про книжку, которой суждено было
остаться формально незавершенной. По существу же она сбылась, ибо
чрез ее написание привлеклась ко мне милость свыше: отчаянье
отошло от меня надолго.

***


ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПАДЕНИЕ
1
На пороге Надежды стояло Отчаяние. Оно было слепым от рожденья.
Поэтому оно не знало, что стоит на пороге Надежды:
Рыба, выброшенная на сушу, задыхалась, но все еще трепыхалась.
Мальчик взял ее, полуживую, и бросил в море.
Рыба летела в воздухе и не знала, что ей предстоит упасть в воду,
то есть вернуться в родную стихию.
Она лихорадочно мыслила себя человеком, который бредил во сне,
что он идет с бреднем по пояс в детстве и ловит живую рыбу,
которая, превращаясь в мысль, легко проходит сквозь сети.
Вот мысли, то есть рыбы эти.



2
Мысли, бегущие босиком по весенним лужам;
трава, щекочущая пальцы ног;
яблоко в теплой ладони брата;
сиреневые сумерки земли, принявшие кровь заката;
нерешительны жест усталого человека, присевшего на скамью;
улыбка прохожего в прозрачную неизвестность;
последний всхлип упавшего листа;
и, наконец, первая круглая буква из под пера ребенка, и прочая
бесконечность неназванных здесь вещей - все это было и продолжало быть
в одном из сознаний, которое, устав от собственной немоты, и помолясь
неумело Богу, решило выйти из шеренги равных и показаться Тому, чей
родительский взор от века хранит все сущее.
"Размах на рубль, а удар, небось, на копейку!" - съязвил безымянный друг, когда маленький Автор медленно пятился, собирая энергию и выверяя цель для штрафного. Я скривил губы, как взрослый дядя и промолчал, заключая союз с грядущим, и только Солнце - одно на всех - продолжало быть безучастным, ибо подвиг его свершился и кровь его, ставшая светом, изливалась легко и мощно, давая быть бесконечным снам еще предстоящих душ.
"Оторви свой взгляд от заката и подставь свое ухо," - сказал возница, дав кнута голубому единорогу - "послушай мой сказ, пока мы еще в пути - не за горами уже Врата Изгнанья - торопись услышать старого Друга, которого ты назовешь святым, как только покинешь Родину и тень Чужбины покроет твое чело, - торопись, друг, если гордыня еще не совсем убила твой светлый ум, и хотя ты ничего не запомнишь, но как некое Нечто, слово мое будет будить мертвый твой сон в долгом пути изгнанья".
И речь Друга души моей зажурчала ручьем весенним, но я ничего не слышал - глядел я заворожено в синий закат печали, забывая Лицо Любимой, и не мог уже оторваться от уже предстоящей воли, и слезая с телеги, я лишь рассеянно обнял Друга и даже не обернулся, когда створки ворот сошлись за моей спиной.



3
Я шел по лестнице: хрустальные ступени
Струились вниз, как горная река;
Холодный ветер пил мои колени,
В груди клубились облака.

Мой долгий путь в долине смертной сени
Благословила Отчая рука;
Идей сгустившиеся тени
Овеществлялись на века.

Переливаясь в солнечной пыли,
Вокруг меня кружили приведенья
И чаровали, как могли.

И я упал в объятия творенья,
Любуясь дивным призраком Земли...
И я не знал всей глубины паденья!


ГЛАВА ВТОРАЯ

ПРИГОВОРЕННЫЙ
1
А пока его жизнь теряла остатки почти последнего смысла.
Он даже охал, иногда, от отвращенья вспоминая прожитый день, лежа на диване, сидя на унитазе, гладя пеленки, беседуя с тещей.
Он отбрасывал книгу, видя в ней фигу, и давно не перечитывал свои
стихотворенья времен блаженной юности, ибо они свидетельствовали о нынешнем ничтожестве Автора.
Жир на брюхе неуклонно рос, но он, как и прежде, не высыпался, и сама мысль, даже о кратком телодвиженье, могла вызвать позывы на рвоту.
Воистину, он пал так низко, как еще никогда не падал, но что было хуже всего - он, по-видимому, начал понимать то, что он скорее падает, чем поднимается или, хотя бы, парит на месте.
Грузная ступня тридцатого года жизни пришлась как раз на то место, где он забыл на мгновенье вечности свои розовые очки – подарок Друга на память о Рае, и теперь он был обречен видеть все таковым, каким оно было на самом деле, а было оно, увы и ах, тою самою внешней тьмою, о которой сказал Учитель когда-то давным-давно, и зубовный скрежет стал отныне так же обычен, как вой из паровозного депо, рядом с которым проживал он последний рубль, измятый бесконечностью пальцев неизвестных товарищей по изгнанью.
И вот жена стирает белье, а он сидит и пишет, исходя из равнодушья к возможному гонорару, ибо гонор его утих, но не утихла любовь к раздумью и слову - и это был его последний талант - тот, который он не истратил на скорбной ярмарке мира...
И вот он сидит и пишет, и все еще верит, что будет прощен за эти самые строки, да за отечные глазки, печальные, как у ведомой на убой коровы.
Чернота стояла за окном и просилась войти.
Сейчас! - подумал он к ней - жена постелет свежее белье, и я приму тебя в свои объятья. Терпенье!...


2
- "О чем Вы сейчас подумали?" - спросил его психиатр, спелый как
гроздья гнева в последнюю ночь Помпей, - и он увидел на миг под белым
халатом врача синие лычки строителя коммунизма; увидел, и - улыбнулся.
- "Я подумал о том, что осенний лист, будь то осиновый или кленовый, услышав призыв к полету и будучи безусловно уверен в том, что его приглашают на встречу к Солнцу, легко срывается с ветки в объятья синевы прохладной; и вот, прокувыркавшись блаженно в воздухе, он видит себя лежащим на земле, да к тому же еще и мертвым. А тут и сапог строителя раздавит ему лицо. Впрочем, ему уже не будет ни обидно, ни больно. Он даже не успеет узнать, что он есть один из многих, взалкавших небес, листов. Мертвая груда. Монолит нежности и любви... Осанна!"
- "А ты, оказывается, поэт, дорогуша!" - осклабился врач.
- "О нет, ну что Вы; я человек очень трезвый".
- "Санитар, уведите больного!"
- "Я не больной, я - мертвый".
- "Пройдемте", - это уже санитар нежно берет за локоть...


3
В разрушенный хрусталь снегов поющих
Вошла душа моя с веревкою на шее.
Кристаллы синевы ночей хрустели как навек прощались
Под железной пятой весны.
Рыдай, сердце!
Так смертники детей своих не увидав перед разлукой
Шагают отрешенно в безнадежность последнего коридора,
Где их, зажмурясь от страха, предают смерти
Строители весны.
Так, что ли?
Кто скажет нам о том, что будет там?
Пружина бытия нить ДНК распустится в шнурок ботинка,
И разбредутся гены поколений, входя самозабвенно по колени
В творящийся хрусталь живых снегов поющих -
Осанна!


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ
1
Смысл, стоящий за словом, как золото за бумажкой, вдруг испарился
- осталась одна бумажка - радостный фантик, сам по себе, без конфеты.
Тети и дяди не согласились - они ценили начинку и содержанье, и фантик-форма достался детям.
Преображенный фантазией детских рук, оказался фантик Жар-птицей.
Дети зарылись в ее изумрудные перья и вместе с нею взлетели на самое небо, где Сам Господь нежно приветил деток и долго беседовал с ними, раскрывая им тайны тайн.
На прощанье Он вручил каждую детку грозному Ангелу-Охранителю и
строго-настрого наказал каждому Ангелу хранить деток от зла.
Ангелы с радостным трепетом взяли деток в объятья огненных крыльев и бережно доставили их на землю, где угрюмые дяди и тети добывали в поте лица начинку и содержанье.



2
Розовые сумерки московские весенние апрельские сочатся в душу
первою любовью.
Пронзительно синий вечер апрельский эхом застыл бесконечной печали.
Око луны наливается мертвым холодным сияньем.
Разноцветные окна домов щедро дарят иллюзию где-то всамделишней жизни.
Это вечность сама предстоит потрясенному взору ребенка.
Он игрушки забыл на уютном потертом персидском ковре.
И щемит и щемит неизвестной тоской безысходной - какой? - безысходной
Сердце готовое все полюбить.
Синева стала тьмой
Погасли последние окна.
Он остался один на один с бесконечностью грозной любви.
Из угла темноты показалась на миг любопытная ведьма.
Он мгновенно заснул и уже никогда не проснулся.
Почему?
Я скажу по секрету -
Он Бога коснулся.




3
На исходе дня Ты посетил меня и нашел незапертыми двери мои;
Тихо вошел Ты и стал за моим плечом, и улыбался Ты о чем-то отрешенно;
И сладко мне было присутствие Твое, но ни слова не сказал я Тебе, чтобы не отпугнуть Тебя, чтобы не потревожить Тебя вопросом, потому что и так был я с избытком счастлив и не мечтал о большем, хоть бы и было оно возможным;
Хватит с меня радости этой тихой - слышать Твое дыханье и знать, что Ты следишь, улыбаясь, за движеньем руки, когда она пишет;
Ты убрал мою боль, но не этим богат я и счастлив;
Ты подарил мне радость, которая больше боли, но не этим богат я и счастлив;
Ты осветил меня Светом Своим, но не этим богат я и счастлив;
Ты, Отрешенный, одарил меня словом Своим, но не этим богат я и счастлив;
Чем же - спросят меня - поэт, чем же богат ты и счастлив?
Когда уйдет Он - слушайте, отвечаю - когда унесет Он радость, которая больше боли,
Когда унесет Он Свет Свой, я же во тьме останусь,
Когда унесет Он Слово, и я замолчу навеки,
Когда Он меня забудет, уже навсегда забудет, -
Тогда, узнавший Его и покинутый Им, я затоскую тоскою смертной,
И вот этой тоскою смертной - слышите? - буду богат я и счастлив.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПРАЗДНИК
1
Наконец, устав от одиночества, он решил отыскать Другого.
Он так и сказал - Приди! - но лукавое эхо сказало в ответ - ...иди!.. - и он пошел прямо вперед, и когда, однажды, уперся в собственную спину - он горько заплакал, ибо пройдя круг жизни, никого он не встретил, кроме себя самого.
Тот, Другой, был так огромен, или так мал, что казалось Его не было вовсе: было много людей, много слов и много событий, но все это был не Он, а некий волшебный морок. И вгрызаясь в грудинку, он пытался давно уже думать так: это я ем Его; и выпивая стакан вина: это я пью Его... и все же он догадывался о том, что стремится обмануть себя, а Тот, Другой, оставался таким же недоступным, как и был, - а были только вещи и тени вещей, только люди и тени людей, только
солнце и тень от солнца... - Да и сам я - не только ли чья-то тень? - так он подумал однажды, но не сумел как следует додумать эту сложную, странную мысль. Он отчаянно знал - Я есть! есть...
Но этого ему уже не хватало для счастья, радости и блаженства, на которые он как-то само собой предъявлял незыблемые, как казалось ему, права. Как стрела, он был нацелен вовне - всегда от себя - в бездонное око, казавшейся светом, тьмы - там искал он Другого, искал, и - не находил.
Между тем, надежда на Встречу ослабевала и он уже впускал временами
в свое детское сердце смертельный холод отчаянья, и, стиснув зубы, цедил сквозь них космический хладный мрак, и редкие звезды, касаясь его зубов, нежно и долго звенели, и этот звон был тот самый звон погребальный, когда хоронили Праздник.


2
Вся моя жизнь была подготовкой к жизни.
Я жил как шел, а шел я на Праздник.
Ведь появление свое на свет я так и понял, как приглашение на Праздник.
Если меня и разубеждали в детстве, то как-то неубедительно, и я не поверил: я слишком спешил на Праздник, который уже маячил мне впереди, и не хотел вникать в сплетни взрослых о том, что, мол, Праздник не состоится. Во всяком случае, прямо в лицо мне никто не посмел сказать, что не Праздник, а Траур ждет меня впереди - ни папа, ни мама, никто.
Я спешил и не поверил своим глазам, когда увидел мрачные лица людей, неисчислимой толпой стоявших у чорного-чорного Гроба...
Кого здесь хоронят? - воскликнул я.
Здесь хоронили Праздник.
Гроб еще не закрыли и, подойдя нетвердыми шагами, я заглянул в лицо Тому, Кто там лежал...

***

...Сказочно синее небо сияло там, и в середине этого неба дышало живое солнце. Веселое, мокрое солнце смеялось, смехом заливалось, царило сильное, светило нежное. Была весна и почки пахли горько, текли ручьи: булькали, чмокали, клокотали и несли прихотливо щепку-лодочку с мачтой-спичкой-мечтой; вдоль берега Дите бежало и хлюпали ботинки, торжествуя, намокшие шнурки болтались вольно. А Дите бежало, а под ноги оно не смотрело, а смотрело Дите на щепку - на свою золотую лодку и на гордую мачту-спичку. Громадные дома стояли тут же и тысячами окон улыбались... Оранжевый трамвай протелеленькал, скосив глаза, он дальше побежал, а вольное Дите самозабвенно ему во след смотрело восхищенно,
забыв совсем про лодочку свою...

***

...Дворец из пластилина там стоял. Вокруг был лес, в котором злые ведьмы жили в большом количестве и разном качестве. Все они зубастые, у каждой за плечом мешок для маленьких детей, а за поясом у каждой из них - напильник, что бы зубы свои точить. И вот эти-то злые ведьмы все до единой охотились на Дите и всячески пытались проникнуть в его дворец или подстеречь его у входа. Но напрасно они надеялись: именно по ночам Дите и бдело. Высоко подняв факел, Дите в одиночестве обходило бесчисленные коридоры и залы, и само закрывало все двери и ставни на высоких-высоких окнах на крепкие-прикрепкие засовы. А так же механизм специальный включало, которым поднимался мост через глубокий ров, окружавший замок.
А потом Дите поднималось на башню и долго смотрело в ночную даль,
и лицо его было сурово...

***

...Там Девочка в красном плаще шла под самыми окнами.
Раздвинув занавески, Дите смотрело на нее и сладко щемило сердце, потому что была осень и листья на кленах были такие же красные, как ее плащ. А гулкий асфальт отзывался ее шагам и в каждом окне стояло закатное солнце, такое же красное как листья на кленах и ее плащ. И розовые тени текли повсюду, становясь все длиньше и длиньше, собираясь в просветленно-печальных задумчиво-нежных асфальтных лужах и в них умирали, темнея почти кроваво. Дите стояло у самого окна и глаз не отводило от девочки в плаще уже темно-красном. Как сердце в закатных окнах...

***

...Смеющаяся Мама там была.
Молодая, красивая мама. У мамы на коленях сидело Дите и мамой любовалось, восторгалось мамой и маму целовало, за шею обнимало. А мама все смеялась - что за мама! А старший брат завидовал на них и хмурился - мол, нежности какие. А Дитю-то и горя мало: ему маму подай - вот она - Мама, вот она жизнь живая, всегдашняя Дитю защита и опора. И маму все Дите-то целовало, за шею обнимало-миловало, а мама все смеялась-заливалась такая молодая мама...
Мама!

***

...Там брат мой был и там виолончель катила свои слезы вдоль смычка.
Была метель на улице, и я, Дите, под вой ее и плачь виолончели - засыпаю.
Виолончель и Брат, зима, метель, Дите.
Я засыпал, смеркались мои очи, мой брат играл;
четыре те струны такую совершенную печаль умели знать,
но было так светло, так хорошо.
Ворота сна узорные раскрылись, распахнулись,
и Ночь была и было Мирозданье безмерное, родное у лица.
Качели сна в такую высь метнулись,
что я забыл свое родное имя,
я был Дите, я спал в ладони Бога,
и что - земля?
Связующая нить была тонка, но не хотела рваться,
и эта нить была - виолончели плачь.
В ладони Бога брата вспомнил я...

***

...Там был Отец, стоящий на перроне, и поезд, вздрогнув, набирает ход. Отец прошел вослед, остановился и вот рукой колышет в пустоте, и смотрит на вагон, на проводницу, из-за которой, встав на цыпочки, выглядывает сирое Дите, бишь младший сын, и светит ему жалобной улыбкой.
Скорей бы уж, скорей... и стук колес
неумолимо заполняет бездну...

***

...Дите стояло на прилавке в ГУМе.
Людские толпы пестрые текли, улыбками к Дитю благоговея за то, что не успела эта кроха ни помыслом, ни словом и ни делом кого-нибудь обидеть и убить.
Год тыща девятьсот шестидесятый...
А потолок стеклянный уходил так высоко, что небом становился и толпы магазинные прибоем плескались у прилавка, на котором Дите стояло милое, цветя.
По радио три раза объявили, что вот Дите заблудшие стоит и как его зовут, и как оно одето (шубейка под медведя, красный шарф...), и Бабушка моя уже спешит людские волны чрез, и вот уже, обласканный людьми, я падаю с прилавка в ее руки, и небо опустилось до земли.
Итак, людей запомнило Дите - веселых, улыбающихся, добрых,
облитых светом неба-потолка...



3
Во сне я был Гомер слепой при бороде
Я падал в смерть увенчанный величьем
И хороводом праздничной толпы
В своих руках бесчисленных несущей
Бесчисленные гроздья винограда
С полотен нидерландских живописцев.
Я падал в смерть и надо мной кружил
Рой виноградных гроздьев всех цветов
И песня погребальная звучала
Торжественно задумчиво и стройно
Как эпос мой нисшедший от богов.
*
Поэтом став - никем уже не стал.
На свете есть Любовь и лишь Она священна!
Все остальное - сон, и я ушел в Любовь.
Поэт Рапсод Певец Хафиз Друид
Оставив формы, ты в любовь уходишь
Грядущие поэты над тобой поют песнь погребальную
И гроздья винограда в твою могилу сыплются обильно.
Твоя могила есть давильня винограда
Священное вино - Сама Любовь
Любовью став ты хлынешь из могилы
Потоком света - в Свет
Поэт!
Блажен...


ГЛАВА ПЯТАЯ

ЛЕБЕДИ

Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.
Апокалипсис гл.2 стих 4

1

Был Учитель и были ученики.
И таков был этот Учитель, что слово его было источником разума учеников. Он изрекал слово, а они разумели его так полно и глубоко, как будто сами изрекали его. Но они, любя Учителя искренне и чисто, не понимали действия Его слова, и созерцая миры, раскрытые словом Учителя, вполне довольствовались таким созерцанием, в котором, отметим здесь, они могли творчески участвовать - то есть одной лишь мыслью развивать и лелеять раскрытые им миры. Ибо такова была мощь самозабвения Учителя в разуме учеников...
И вот, однажды, самый способный ученик - тот самый, в котором с особой силой явилось самозабвенное творчество Учителя, - сказал: "Я есть Тот, Кто творит все это, ибо сила и мощь моего творения, полнота и совершенство его, не могут быть вторичны, но - абсолютно единственны, первозданны, неповторимы! Наконец-то проснулся Я!" - так он возгласил притихшим растерявшимся ученикам... Некоторые из них ожидали, что Учитель опровергнет безумца, но Учитель - молчал. И чрез это молчание часть учеников усомнилась в нем и, отпав от него, прилепилась к тому, кто сам назвал себя Первым. Ибо не могли они быть без Первого и молчаливая свобода любви тяготила их нестойкие души.
Другая часть учеников не признала самозванца, ибо любовь к Учителю
проявилась у них как верность. Потому и они промолчали, уподобляясь
ему молчаньем.
И тогда сказал Самозванец: "Грех гордыни не дает им отречься от своего заблужденья, - заблужденья, которому нет прощенья, ибо изначала мертв тот, кто не пал предо мною ниц. Но, может быть, они образумятся, увидев униженье своего вождя, и тогда я прощу их, ибо я милосерд и кроток". И он предал Учителя самой позорной казни в мире людей...
И ужаснулись верные ученики такому делу и отпала от них еще одна
часть, ибо не смогли они вынести вида поруганного Учителя, и сказали они
себе так: "Самозванец, конечно, лжец и убийца, но и этот, поруганный, не наш он". И отвернулись они от обеих, не устояли в истине, остались сиротами, потерялись в лабиринтах своих помышлений и до сего дня бродят по кругу бесплодного поиска смысла...
И устояли верные до конца, не уклонился никто от позорной казни,
дабы ничто - ни позор, ни смерть - не разлучили с Учителем, которого
возлюбили они совершенной любовью.
И возгордились те, кто пошел вослед Самозванцу, ибо избранность их была видна во всех делах мира сего, сотворенного тем, за которым они пошли. Он же гордо сказал в слух вселенной: "Нет иного Такого как Я, и нет иного мира, кроме сего, сотворенного мною, в котором Я - Князь! Все вы, кто поклонился мне как Владыке, Учителю и Творцу, - будете иметь удел в моей вечной славе!"
Прошло время и время, и еще полвремени.
И мало кто уже помнил, что казненный позорной смертью - воскрес и воскресил казненных ради него. Князь мира сего неустанно катил Колесо Времен, под которым стиралась любая память и никто уж не помнил о том, что смерти и времени может не быть - как и помыслить такое можно? Ведь это уже не грустно, не романтично, а просто - смешно! Так согласившись, люди стали жадными и трусливыми, и не могли уже рисковать своей единственной жалкой жизнью ради какой-то старой дурацкой сказки. Правда, кое-где кое-кто поговаривает порой о том, что где-то на краю земли будто бы жива община верных, да только вранье все это и сказка.

Однако, сказка эта, признаюсь, волнует Автора всякий раз, как он ее сочиняет... - "Смысл происходящего от меня ускользает - иногда заявляет задумчивый Автор - ибо память моя пуста, как белый лист, до тех пор, пока я не заполню его какой-нибудь сказкой. Память моя пуста... - шепчет он - но пустотой окна проходит солнечный свет... – добавляет он еле слышно - о как пусто она пуста пустым-пуста совсем от всего блаженно..." - но это уже не слышит совсем никто - это сказал про себя наш Автор, и смахнув со стекла сознания тонкую пыль заботы, он идет на балкон пропускать сквозь себя закат.


2
Прелюдия смерти, заломлены руки, опущены крылья.
Надежда осталась как черные сучья железные прутья разбитого дзота
под небом торчать.
Проходят все мимо себя и надежды и дыма отчизны не видно над мертвой
разорванной кровлей.
Здесь крови народа стихами поэта костями скелета убитого брата
остались навеки.
Вода здесь такая сырая здесь ветры такие сырые сквозные удушье
тяжелого лета безвылазны грязи забытой зарытой в забвение вбитой
пропитой россии.
Здесь нелюди цедят столетья как годы и серые дети хватают за юбку
бегущую тень невозможной свободы.
Я здесь умираю ежеминутно здесь родина смерти.
Сочтите безумным за это признанье, а лучше убейте.
И черные пятна ползут растекаясь по лику зари.
Проказа разъела последние души и трупы живут и плодятся на этой
когда-то и кем-то за что-то проклятой земле но земле ли?
на этом бетонном приплюснутом шаре под куполом страха.
Пройду незабудкой в забвение смерти,
увольте от жизни в кровавом тюльпане,
я вынес что вынес, а то что не вынес -
пусть этим подавятся черви и черти.
И я как не я уходящий в безумье за грань пониманья в страну одиноких
и я говорю что не пробили сроки колосья не сжаты и если паду я то это от Бога
и значит так надо.
И шагом неверным спускаясь все ниже под чорные своды безумного мира
шепчу я проклятье тебе люциферу и то что имею от мира иного тебе не предам я
в кровавые руки.
Да вынесут воды холодные Леты мой прах на блаженные бреги рассвета.



3
Он услышал плач, но не сразу понял - откуда.
Осмотрев деревню, не узрел он несчастных и лишь когда догадался
поднять голову, понял - лебеди.
Они летели коротким клином - пять белых птиц - вдоль, золоченой
по краям, темно-лиловой тучи и белизна их в лучах заходящего солнца
была белизной нездешней.
Сиреневые сумерки овладевали уже пространством и этот горестный
плач бессмертных над мертвой страной - материнской ладонью коснулся
его груди. Окамененное бесчувствие на мгновение вынуло из его сердца
свои железные когти...
Он проводил их затравленным взглядом последнего человека земли и
оказался, вдруг, в черноте октябрьской ночи, один на один с забвеньем
дороги домой.
Он вошел в камеру и запер за собой дверь.
Растопил быстро печку и внимательно ждал, наблюдая, как раскаляется
и тает на алых углях его железное сердце.
Ночью ему приснилось, что он вспомнил дорогу домой.
Утром, лежа с открытыми глазами, он долго пытался вспомнить то,
что ему приснилось.
Но так и не вспомнил.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

УТЕШЕНИЕ
1

Когда выйдешь из себя - тут же увидишь Голубого Единорога без всякой сбруи - как бы птицу небесную или луговую лилию, - ты сядешь на него верхом и поскачешь куда глаза глядят, то есть ты проедешь повсюду, где не ступала нога человека, которому так и не пришлось выйти из себя ни разу.
Ты будешь зреть нечто прекрасное, что не сможешь назвать словами, ибо ты забудешь имена вещей, которых не будет здесь, ибо будет здесь одна единая Вещь - простая вещая данность вечная как всегда.
Рядом с тобой, держась рукою за холку Единорога, будет бежать царь Соломон в лохмотьях, и слезы счастья - брызги блаженного смеха свершенного покаянья будут струиться с его лица; но, вдруг, ты вспомнишь, что это лицо - твое, и удивленье пройдет.
Так, втроем, Вы пройдете повсюду, где можно пройти тому, кому
можно пройти везде.
Ты сойдешь с голубого хребта вселенной у дерева Жизни, а нищий демиург ловко снимет янтарное яблоко с одной из ветвей и протянет его тебе. И вот, пока ты будешь держать его на ладони, - ладонь твоя станет такой широкой и щедрой, что число янтарных яблоков-солнц умножится на ней бесконечно. Одно из них ты положишь на острие священного рога, и Голубое Животное, танцуя, удалится в хрустальную даль; второе яблоко ты подаришь нищему демиургу, который сладко войдя в него с головой, как блаженный червяк, пребудет там до поры, когда дописана будет Книга Великих Притчей; остальные яблоки, вдоволь налюбовавшись, ты вернешь на смиренно ждущие черенки предстоящих тебе зияний.
И тогда ты увидишь, как прямо перед тобой раскроются Воды Жизни, и ты заплачешь от счастья, входя в них блаженно, ибо они узнали тебя по тому, что ты сумел забыть свое имя, выходя из себя всем телом.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПРЕСТУПНИК
1
У самой земли пришлось спускаться по веревочной лестнице, которая, вдруг, оказалась поручнем нефтяной цистерны, мчавшейся в ряду таких же цистерн в кромешной ночи тартара. Он даже не успел испугаться, когда, выпустив из теплых еще ладоней скользкое холодное железо, и перекувыркнувшись через несколько перерождений, ткнулся лицом в пропитанный мазутом гравий.
Трехмерное пространство и однобокое время вязкое время мертвой хваткой вцепились в его сознанье.
Ничего ужасней не мог представить тогда, когда, в порыве странного
благородства, он выбрал себя это вот воплощенье... И когда, назвавшаяся уже потом Зинкой, дородная тетка подхватила его с пути и отнесла под мышкой в свою ячейку, и отогрела теплом своего богатого тела, - он был, он был, он был благодарен ей! - и пусть за ним пойдет его благодарность.
Вскоре, она устроила его на работу - Сиднем, за небольшую, но регулярную плату, которой хватало на пропитанье. Вскоре, однако, объявившийся геморрой весьма усложнил налаженный было быт. И вот, однажды, он встал и пошел куда глаза глядят в поисках лучшей доли: он перелез через такое количество заборов, сдвинул с места столько тяжелых предметов, прорыл столько глубоких нор, что оказался, однажды, в цирке, где из под самого купола цирка - с высоты невозможной - он писал на заснеженную арену так, что капли слагались в здравицу власть предержащим - и это был гвоздь программы и уже настоящая слава, и настоящие деньги. Разбогатев, он купил двухкамерную ячейку и был, кажется, временами, счастлив - когда, лежа на импортных нарах, перелистывал
инструкцию по забвенью - настольную книгу каждого благонадежного гражданина этой страны.
Били его нечасто, исключительно для профилактики, и когда он все же скончался от разрыва печени и почек, - его похоронили за счет государства и даже был какой-то некролог в местной газете.



2
Господи, услышь меня из могилы моей!
Только услышь, и ничего боле.
И пусть будет, что будет по воле Твоей,
Ибо здесь я - по своей воле...


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВЕРНОСТЬ
1
Смертельная тяжесть жизни.
Серое зимнее утро вошло сегодня и ты проснулся - усталый узник
собственного тела. Там - в глубинах памяти - таилось знанье о том, что жизнь - прекрасна.
Была, будет... Есть?
Иди есть - равнодушно зовет жена и ты послушно идешь.
Ты устал ждать, но ты все еще ждешь - чуда.
Если спросят тебя о нем - что ты скажешь?
Отрешенно ты улыбнешься, обратившись глазами внутрь: там, где синее солнце детства сочится счастьем - там живет это чудо, там ответы на все вопросы, ибо детство, как вдруг ты понял, есть вечный и единственный ответ на все вопросы, которые ты сочинил, взрослея.
- Там все ответы - ты говоришь отныне, показывая за плечо большим пальцем, - там все ответы, ибо сначала - ответ, и только потом - вопрос! - так уж устроен мир, дорогая!... - и, удивленная странным лицом твоим, жена сумеет тебя простить - за эту тень счастья на сером твоем лице она сумеет простить тебе все обидное и больное, что случилось между вами когда-то...
Только не умирай, память! Гори, гори свеча детства!
Пусть бегут дети под синим солнцем вдоль живых ручьев света,
счастливым смехом отвечая на все вопросы ветхого мира взрослых!



2
Слезы льются курю сигареты дукат. Ночь.
Спит жена догорая бенгальским огнем на не сбывшемся празднике жизни.
Мы пришли посмотреть на живую поляну цветов.
Нам показали улыбку развязной бессовестной смерти.
Эта улыбка заслонила собой небеса.
В черном туннеле бреда закрылись наши глаза.
А когда мы глаза открыли - на земле - в аду уже были.
Удав в аду - читай наоборот - удав в аду - печаль его черна.
Веселые черти в белых панамах учили нас жить в аду.
Они нам сказали, что мы в раю - представьте ЮАР в раю.
А за то что мы были трудными они нас изящно мучили.
Нам было больно мы плакали в объятиях друг друга.
Черти наблюдая наши слезы пьянели очень быстро сопливые краснели
пятачки и потирая потные копытца они закатывали белые зрачки.
Бесконечные с дудами толпы клубились над пустым котлом Земли.
Они трубили славу вельзевулу и целовали в задницу козла
который дирижировал технично симфонией космического зла.
Но мы не принимали нас тошнило и вытошнило чорным двойником.
И чорные собрались с вожделеньем в отнятые у нас дуды дудя.
И так мы все шли с похоронным маршем навстречу жизни моцарт сочинил
последняя попытка пытан был воспоминаньем заклинал стократ
забвенных нас божественный сократ отвел дуду и гордо выпил яд.
Любимая воспомни помню я.
Любимая идя к закату смерти не бойся.
........
Забвенные у брейгеля в плену аду удава гада авадона но мы дойдем
и именно тогда когда все перевертыши и черти от страха завизжат
боясь прикосновенья нежной кисти любви рублева рафаэля михаэля
не убоимся им же предадимся о яко хворост чистому огню
сто раз на дню сгорим и растворимся испепелимся и преобразимся
и встретимся однажды на поляне живых цветов и Божий Сын - Господь
и Сам Господь утрет с лица слезу воспоминанья которое
свершилось!


3
Когда идешь летом по лугу, а солнце в зените, а тебе 12 лет, и ты
идешь, раздвигая руками цветущие травы, и трепещущий на лугом
пряный воздух кружит голову, - то кажется - земля уходит из-под
ног и, перебирая ногами в воздухе, - ты летишь, но так низко, что
можешь обрывать губами лепестки с ромашек и васильков...


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЗАКОЛДОВАННЫЙ РЫЦАРЬ

1
Вчера и сегодня - боль, болезнь, униженье, тьма, но не забудь
благодарить и верить.
Под лежачий камень вода не течет - она обнимает его, целует и
уносит слезы с лица его...
Тот Камень - во главе угла, забытый ныне.
Тот Камень тысячеглазый - Свидетель Правды в Последний День.
Тот - неподъемный!



2
Обращаясь к другу, ты скажешь - кто мы? откуда? смотри, какие мы маленькие во времени и пространстве! а мир так огромен, так огромен... И замолчишь в экстазе, а друг вздохнет и разольет по рюмкам отраву.
Два друга, два пьяных потерянных гностика в океане зла на излете эона тьмы - вам суждено здесь пить, сквернословить и хохотать безумно, и загробно молчать при встречах; вам суждено валиться на колени, молиться и плакать, катаясь по полу в бетонных одиночках, обклеенных бумагой для тех, кто слеп.
Дай, Боже, не в последний раз! - вы скажете в один голос и опрокинете отраву в глотки, а она, скользнув по пищеводу, коснется жалом чакры живота и разворошит погасшие, было, угли. И слабо пламя вновь поднимется, трепеща на ветру безумья как пионерских галстук, и блики его взыграют на самом дне глазных яблок и обожгут немеющий язык статиста социальных экспериментов.
И тогда ты продолжишь так - Юность искупала мои грехи, - прямо ходил я пред копьеносцами мира сего и не клонил пред ними гордой главы своей; смело пел я на улицах песни свои и не знали кривды уста мои; никто не смел тронуть меня, такого, и думал я, что так будет всегда; и не знал я, что это юность моя хранила душу мою от смерти... Годы прошли - немногие годы, но посмотри на меня - беззубый старик, в бессильном теле которого - робкий дух... Что случилось со мной? - Это юность моя отошла от меня, а я не заметил, а я не взыскал ее сразу в сердце моем... Так бумажный змей летит на крыльях живого ветра, мысля так о
себе - о как я силен и прекрасен, превознесен над миром! - но уходит ветер путем своим и падает змей на землю - в прах, и тогда вспоминает, что он всего лишь тряпки лоскут - изделье рук человека, и всякий прохожий может топтать его... О как больно! - и ты замолчишь в слезах.
Кто мы? откуда? - как эхо повторит друг и, подойдя к окошку, раздвинет серые шторы: вжавшись чорным рылом в решетку, Тюремщик Ночи, с единственным глазом во лбу, заплывшим лунным бельмом, - слушает вас давно.



3
Заколдованный Рыцарь под флагом печали,
Он Любовь не сберег и - воздалось ему:
В сокровенное небо врастая очами,
Проклиная свой страх, он уходит во тьму.

И беспомощно люди смотрели на эту,
Воплощенную им теорему Ферма:
Как во сне он кружился на ниточке света,
Как сомнамбула шел по карнизу ума.

И никто не нашел в себе сил разобраться,
Как, бывало, и он проходил, торопясь...
Одиноких сирот невозможное братство -
Вот добыча твоя, мира этого князь.

Он молился и пел, он грешил на прощанье;
Влагу жизни своей он всей кожей впивал.
Было больно ему, как бы, если, клещами,
Словно гвоздь, он из жизни себя выдирал.

Он, как в море надежды, нырял в свою память,
Но шептала она, что забвения нет.
- Не будите меня...- шевелил он губами.
- Просыпайся, пора...- раздавалось в ответ.

...И она пожалела его. О, святая!..
И вернулся опять в этот мир человек.
И листы своих дней вновь и снова листая,
Он смеялся и плакал, прощаясь навек.

Загрустил человек на краю своей жизни,
На колени он встал, слезы горькие лил.
И взглянула Душа на него с укоризной,
Потому что свободу он ей посулил.....


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТЩЕТНЫЙ ФИЛОСОФ

1
Я существую, рогом упершись в слово.
Тщетный философ, боящийся смерти...
Я настолько брезгую временем, что не умею в нем жить.
И все-таки цепляюсь, как могу, за ускользающий миг сознанья,
ибо нет ничего слаще, чем сознавать что-либо...
Горе мне! Я не знаю - кто я такой! - могу ли, не зная этого, думать и говорить о чем-либо помимо этого? Это было бы ложью...
Чаю заглянуть себе в душу: там должны быть ответы на все вопросы -
они лежат, как детские секреты, под цветными стеклами разбитых бутылок, присыпанные землей для маскировки.
Как давно это было!
Как найти их теперь?
Это было бы чудом...
А пока мне мерзко казаться кому-то кем-то: казаться – выдавать себя за нечто сущее, которым я не являюсь. Я брезгую временем потому, что в нем я кажусь бесстыдно пред лицом истинной Сущности, которая скрывается от меня.
Время мне платит тем же - оно меня презирает.
Я, неприкаянный поэт и, поневоле, мыслитель - брошенный в море ребенок - плыву в суете житейской, как умею, то есть - тону.



2
Я примерил не одну "систему",
Но они не тронули ума:
Лишь добро способно на поэму,
Но пуста сердечная сума.

Лунный свет руками не ухватишь;
Сквозь меня струятся времена.
Сам собой за истину заплатишь,
Каждый миг меняя имена.

И зачем я жив - не понимаю,
Но прилежно смерти сторонюсь.
Каждый шаг свой я предполагаю,
Каждый вечер каюсь и молюсь.

Между тем, проходит предо мною
Целый мир, не глядя на меня:
Осень бредит новою весною,
Снег взыскует талого огня.

Я давно не знаю - что со мною?
И горит мой факел в свете дня.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

НА ПОРОГЕ ОТЧАЯНИЯ

1
Ночь на 26 мая 1988 года.
Творчество есть молитва.
Только такое творчество приемлю, люблю, прощаю.
Молитва - выход их одиночества.
Высказать сердце - так умереть суметь, чтобы смертью своей утешить
грядущее одиночество брата, затерянного в безднах существованья.
Не из моей ли тоски о Друге приходит Друг?
Куда Ты ушел?
Где мне искать Тебя?
Как жить без Тебя!
Молчанье...
Высказать сердце - пролить свою кровь,
Слово поэта одно - любовь.
О, заройте меня в эту больную гнилую родную любимую землю!
В небеса это грешное тело больное страстьми не взлетит не взойдет никогда!
Я забыт сам в себе, никому ничему я не внемлю,
Только спать не дает мне распятая в небе звезда.
Я со всем этим бредом, со всей этой болью совпался,
Я - томление духа само по себе, суета всех сует.
Я еще не родился! но траурный марш продолжался,
И метался и бился, зарытый в забвение, свет.


2
За каждый миг дарованного света
Самосознанья в бездне бытия -
Благодарю, не требуя ответа,
Но на ответ надежду затая.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ПЕСНЬ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Песнь Артазара
Музыка Вивальди. На скрипках.

I

1 Караваны любви я привел к вам, братья мои;
   не обманул я надежды ваши, возлюбленные!
2 Встречайте меня счастливыми улыбками,
   устилайте мне путь зарею нашей земли,
   рукоплещите мне руками нежности,
   потому что я много плакал в своем пути,
   тоскуя и вспоминая Родину.
3 Там, где я шел, переставали веселиться веселые;
   там, где я шел, переставали убивать яростные;
   там, где я шел...
4 Там, где я шел по дорогам чужбины, там где я плакал,
   плакал горестно-горестно, вспоминая Родину...
5 О какая ты прекрасная, Родина моя!
   Как просторны луга твои! Как чисты твои воды!
   Как светлы твои небеса! - высокие небеса моей Родины!..
6 Когда я вспоминаю тебя, - разве могу я не плакать?
7 Ведь прекрасней тебя нет ничего на свете,
   и ты сияешь как солнце само, дающее свет всему,
   дающее жизнь.
8 Чистая земля моей Родины.



II

1 Безумным плакальщиком проходил я по дорогам своим;
   чужое небо смеялось надо мной, люди показывали на меня пальцами,
   и синий плащ печали моей я волочил перед ними в пыли....
2 Потому что не было мне утешенья вдали от тебя.
3 Радовались они дню своему и рассвету своему,
   я же не видел дня их и утра их,
   и было темно мне во свете их,
   и было темно.



III

1 Горько я плакал, вспоминая руки твои, когда ты подняла их
   на прощанье.
2 И я ушел в чужую страну, потому что это ты захотела так,
   потому что вольно тебе приказывать,
   а мне не вольно отказывать.
3 Потому что люблю я Её и нет ничего любимей этой моей любви.
4 Ибо так захотела она, чтобы плакал я вдали от нее, вспоминая ее;
   ибо явилась вина моя, и она наказала меня печалью.
5 И она наказала меня печалью,
   потому что в счастье своем я стал забывать Любовь!
   Первую мою и последнюю...
6 И тогда исчезла она из очей моих,
   чтобы в землях чужих и страшных проходил бы я целую вечность,
   вспоминая её и плача, плача, плача...
7 Ёе вспоминая в сердце своем, глаза открывая во тьму.
8 И это была тьма забвенья...
9 И стал я как бы слепым, спотыкался и падал,
   спотыкался и падал,
   падал...
10 Чужое небо смеялось надо мной,
   люди показывали на меня пальцами и называли слепцом.
   Да!
11 И был я слеп в свете их.
12 И был я слеп!



IV

1 Родина моя, вся ты в сердце моем!
   Здесь, в глубине моего вдоха, ты вся уместилась, нежная,
   и не покинула меня на далеких дорогах моих,
   нет - не покинула!
2 И я смотрел на тебя взором своим, и ничего не видел от слез...
3 И это было наказание Любовью!



V

1 И чем дольше я шел по дорогам своим,
   по чужой земле и под небом чужим,
   и чем горше я плакал - тем сильнее сияла она в сердце моем,
   и я смотрел на нее и плакал
2 горько! Ибо покинул её, ибо обидел её, ибо прекрасна она,
   ибо люблю я её!



VI

1 Так я проходил по дорогам своим,
   под небом чужим по чужой земле,
   и учился любить Любовь.
2 И постепенно прояснялось лицо мое,
   и становились слаще слезы мои;
   улыбались мне люди чужой земли и покорялись любви моей,
   и не могли не любить меня, потому что это Ты
   сияла в сердце моем.
3 Так прекрасна Она, что увидев её однажды - никто не сможет
   оторваться от вида лица Её.
4 Потому что сияет лицо Её любовью, нежностью и любовью
   сияет лицо Её.
5 Встаньте на колени, братья мои! потому что это Родина ваша
   перед вами предстала Сама.
6 Потому что прекрасна Она как солнце само, дающее свет всему,
   льющее тепло, всему жизнь дающее...
7 Встанем на колени, братья мои! потому что это Родина наша
   перед нами - Сама!
8 Нет ничего прекрасней Родины нашей!
9 Потому что Родина наша есть Жизнь и Любовь и Нежность!
   Любовь и Нежность!
   Нежность!


VII

1 Встречайте меня улыбками счастливыми,
   поднимайте руки навстречу мне,
   приветствуйте меня, братья мои,
   ибо это брат ваш вернулся к вам,
   ибо это брат ваш возлюбленный!
2 Караваны любви я привел к вам, братья мои,
   караваны нежности я привел к вам, возлюбленные мои!
3 Жизнь пресветлая со мною пришла Сама,
   ибо научился любить я Родину,
   и Она возвратилась пред очи мои, -
4 Здравствуй, Родина!

***

   Зеленый Михаил Архангел парил над музыкой Вивальди,
   И скорбь его была безмерна, как нежность рыжего монаха...
   Когда планете разорвалась как сердце старого поэта,
   Душа земная воспарила на крыльях музыки Вивальди.

***

конец