Среди надменных дам и почестей безбрежных,
Лукавства, озорства и молодых людей,
Что пошлость говорят, махнув рукой небрежно,
Она тряслась как лист в боа лилово-нежном
И в маске в виде двух влюбленных лебедей.
На всякий комплимент, до глубины развязный,
Ответ был цвет лица, как спелый помидор.
Ей стыдно за себя, за вид свой несуразный,
Но злой наказ всю ночь быть куклой в зале праздном
Приказывал внимать разгоряченный вздор.
В отчаянье она все мысли направляла
В свой маленький подвал: в углу стоит метла,
Циновка у стены с обрывком покрывала.
Не раз она на ней усталая рыдала,
Треть ночи проскоблив ногтями дно котла.
Потом господский дом ей четко представлялся,
Служанкой где ее удел был в ту пору,
Где на нее всегда хозяин чертыхался,
Сек розгами, потом с ухмылкой издевался,
Когда она в крови ползла в свою нору.
Физическую боль терпеть еще умела,
Пред образом святым лечения прося.
Когда душа чиста, не осквернится тело
(В то верила она и верить в то хотела,
Свой раболепья крест покорнейше неся).
И верила: в святом найдут все утешенье,
Когда ее секли и называли «тварь»,
И радостной была, когда «просил прощенья»
Хозяин, в бальный зал позвав на угощенье,
Поставив перед ней с боа и маской ларь.
Но в эту ночь греха, веселья и разврата
Вдруг надломился крест, пошел в душе разлад.
Здесь в зале никому молитв, увы, не надо,
И каждый ищет здесь лишь радости и злата.
Здесь – сущности людей, а жизнь есть маскарад.