Я хочу, чтоб взыскательней музы
Избирали впотьмах силуэт.
Так опять некто в раме не узнан
Предумышленным словом «поэт».
Чашка чая и жгутики пара,
Белых лилий скатёрный триптих,
Задний план с помелом и гитарой,
И передний, где вяжется стих
Чёткой цепью, легко и ажурно.
Словеса вы мои, словеса!
Где под сенью святой, абажурной,
Роковые лежат небеса
Из бумажных и пряных листочков,
Где слова – очертания птиц!
И дались вам, сударыня, строчки
Этих льстиц, этих льстиц…!
А к вечере разбрызжутся тени,
Да заквохчет фонарная цепь,
По бумаге промчатся олени,
Как сквозь степь, как сквозь степь…!
И опять абажур-Мирозданье
Запахнётся в свои небеса…
Ах, сударыня, родственны тайне
Эти шёлковые словеса!
На гитаре налёт укоризны,
На скатёрке – подмоченный лист,
И опять некто в драме не признан
Предумышленным словом «артист»,
И грозит рассказать без утаек,
Не единожды сердцу внемля,
Про чернильные росчерки чаек,
Покидающих столик «Земля».
Задний план с помелом и гитарой –
Лишь одна из возможных орбит!
Образ в раме, пытливый и старый,
Как уставший от ринга арбитр!
И к утру, в полумраке морозном,
Возвращаясь в себя, наконец:
Ах! Никто в этом небе не познан
Предумышленным словом « Творец»!