(Из поэмы "Чингиз-хан")
Да, ощущал каган, проходит время,
Идут вперед года, недели, дни,
А власть его – ответственное бремя.
А жизнь его уж на краю зимы.
Послал каган за мной своих нукеров,
Чтобы секрет бессмертия разузнать.
И надо было быть, наверно смелым,
Чтоб пред каганом правду не скрывать.
Но я старик, и правда – это роскошь,
Которую я мог себе позволить.
Как позволяет ссохшаяся пустошь,
Все, что угодно, на себе построить.
Ответил я на все угрозы и посулы:
«Что невозможно, то нельзя достичь»
У Чингиз-хана заострились скулы,
Заставив слуг его всех в ужасе застыть.
Но он не гневался, он просто все вдруг понял,
Надежда рухнула, как обветшалый свод.
И в этот миг заржали где-то кони
И он сказал: «Ты прав. Ведь все пройдет».
Всех выгнав слуг, спросил он: «Что оставлю?»
Чего добился я и что я упустил?
Ведь я победами обязан Субудаю,
И Богурчи, и тысячам других,
Елю-Чу-Цаем введены порядки,
Что мне Вселенной позволяли управлять…
По смерти же престол весь этот шаткий,
Кто сможет, кто же сможет удержать?
Что сделал я – то сделано другими,
Что находились под моей рукой,
Но не остаться мне навеки с ними,
И труп мой закопают под сосной».
И я ответил: « Прав каган монголов,
Однако слишком много крови ты пролил,
Скажи, зачем же ты среди престолов,
Свой на костях людских установил?»
Он замолчал, уставившись глазами,
Поблекшими за столько бурных лет,
На сцену, где танцует пламя,
Отбрасывая теплый мягкий свет.
«Покой, покой – вот то, что мне хотелось,
Повсюду на земле установить!»
Пробормотал, как будто всю он смелость,
Утратил и не мог восстановить.
«Хотел, чтоб были всюду степи,
И не было чтоб вовсе городов,
И в солнечном и радостном чтоб свете,
Монголы кочевые ели плов.
Хотел, чтоб полногрудые монголки,
Кормили в безопасности детей,
Запеленав их в теплые пеленки,
И так чтоб было до скончания дней.
Да, я хотел, чтоб было все, как в детстве,
Чтоб было так по всей, по всей земле»
«Ну а подумал ты о людоедстве
Что воцарилось благодаря тебе?»
С глазу на глаз, без слуг, мы были равны,
И я, наверно, был куда сильней,
Я задевал глубокие все раны,
Что он носил с начала своих дней.
И он смотрел, как смотрит лишь ребенок,
Что уличен в противной мерзкой лжи,
Чей мир вдруг стал внезапно узок, тонок,
Как чей-то слабый вскрик в ночной тиши…