у всех этих женщин такой профиль,
что скулы, что едва открытый рот,
что тридцать два шага и пять миль
а потом от кончика языка и пошёл двадцать второй год.
бесит когда останавливается поток,
тошнит и прижимает к её обвядшей груди,
к её карману, в котором пудель, впрок
купленный на старом блошином. вести
её за спиной, просить её не становиться псом.
вовлечь микробогов, кого угодно, лишь бы позаимствовать добро.
тащить её за спиной, просить девичьим лицом
не обращаться больше в мальчика. пожалуйста! бро!
но после обратиться снова к тому карману и впрок
купленному пуделю, влезть в него своими руками
и нервно схватив в неё вкрикнуть: - dear isobel, сдох
пёс, которого ты мне подарила вместо мамы!
dear polly! руки дёргаются, меня
собираются внести в эту любимую синюю стену,
но перед этим
неистерпимо
мне нужно впасть в твой дрожащий рот, как из и тлея,
от своих дрожащих рук. как впопад. вошедшая, как в пену.
на этой стене видимо
мы будем вместе, но слегка с разорванным ртом,
и в зубах держа одно первое письмо,
которое начинается одним странным днём
и заканчивается: «слава никелю! и да пребудет с вами бром!».
дальше, уже из стены, я рассказываю, что
пространство кинестетика делиться
на двое: на отсутствие рук и присутствие в льде,
то есть на жизнь с подобранными коленками... не вериться,
что это ты. polly?! шэйм шэйм стыд это я.
догоняю себя,
и вдруг обнаруживаю, что сам - женщина,
с такой же слегка обвядшей грудью, но гораздо
- старше и строже,
чем то, что придумал тот исходный мужчина
под моим именем и лицом