Одна учительница пения,
Из тех, кого гнобят, как класс,
В тисках душевного томления
Однажды сильно напилась.
И в баре крохотном на Бабеля,
Смущая тамошний народ,
Кричала, что живёт неправильно.
Ну, то есть вовсе не живёт,
Что чувства удовлетворения
Она не ведала пока
Ни на родных уроках пения,
Ни в потных лапах физрука.
И на попытки утешителей
Развеять этот дамский сплин
Разбила два огнетушителя
(Но не сработал ни один).
И в час полуночный и сумрачный
Охранник, добрый, как каток,
Ей сунул в руки плащ и сумочку
И, если пнул, то лишь чуток.
И город тёмными глазницами
Ей вслед бестрепетно взирал,
Когда подстреленною птицею
Она тащилась на вокзал.
С тех пор учительницу в городе
Никто ни разу не видал.
Никто не бил тревогу в горести.
Никто не бросился в скандал.
И люди жизнь вели привычную,
Не баламутя донный ил.
Физрук утешился с химичкою,
А завуч пенье отменил.
И изнывающий от трезвости
Некрупный милицейский чин
Внёс в протокол: пропала без вести
Без всяких видимых причин.
Я каюсь, что имел намеренье
Финальный скрасить антраша.
Мол, не совсем была потеряна
Сия прозревшая душа.
Мол, где-то там в краях тропических,
(В Майами или в Санта-Фе)
Она поёт эпизодически
На сценке пляжного кафе.
Ну, а когда в ночи затейливо
Взойдёт созвездие «Орёл»,
Её встречает с орхидеями
Один влиятельный креол.
И в сей тропической ботанике
Никто не усмотрел бы лжи…
Но горько плакал кто-то маленький
Там, в уголке моей души.
В каморке крохотной под лестницей
Он, плача, что-то бормотал.
И понял я: уже не слепится
Мой жизнерадостный финал.
И дело не в училке давешней,
Что здешний рушила покой.
Она давно, быть может, замужем,
А, может, нет уже такой.
Да мало ль кто из всяких местностей
Бежит какой-то цели для,
Чтоб раствориться на поверхности
Планеты с именем Земля.
Но вот в существованье маетном
Я стал бояться наяву,
Что вдруг и сам живу неправильно.
Ну, то есть вовсе не живу.
И всё путём,
Всё ладно вроде бы…
Но замечать всё чаще стал:
С какой-то думкою юродивой
Я стал коситься на вокзал.