Непогода застала нас врасплох. С гор потянуло холодом и вот уже ясное, но практически беззвездное небо опушилось легкими хлопьями. В полнолунном свете они были полны свечения, и округлый контур луны расплылся, стал бесформенным. Только свет сквозь облака бился еще более сильный, но теперь полный тревоги.
Утро наполнилось туманом и ветром. Лохмотья туч клубились и рвались на обрывки прямо за окнами нашего теплого убежища. Ветви низких кустарников метались и бились, будто в смятении, пытаясь отговорить нас от дороги в низовья, долой, но ведущей к дому.
И мы остались. Такова доля исследователя – перед волей природы он бессилен. Ненастье держит крепко в своих объятьях. Даже собрав все мужество и откинув страх перед ветром и дождем, мы не сможем совладать с взъярившейся рекой,чьи крики и стенания прорываются даже через вой ветра.
В нашем лесном доме тепло, и тысячи капель дождя ежемоментно обрушивающихся на его крышу не нарушают спокойствия. Здесь царит тишина, лишь изредка потрескивают поленья в печи. Сейчас день и звуки просыпаются только во время обеда: звон тарелок, переговоры за столом, хруст сухарей, а затем звук льющейся воды - моющейся посуды, такова дневная мелодия. Дальше вновь тихо: разговоры реже, мы углубились в чтение книг, приблизившись к окну, собирая немногочисленный сумрачный свет.
Лишь к вечеру оживает людская речь. Словно изголодавшись по общению, мы лежим в темноте, в своих постелях, не видя друг друга, но ведя разговор. Собеседник становится не видимым образом, а голосом, идущим через тьму, оставаясь при этом теплым и живым. В нем будто открыта вся душа чужого тебе человека, но и близкого непомерно.
В ночи, когда сила ненастья возрастает многократно и обрушивается на несчастный наш приют, забираясь в щели, выдувая остатка вечернего тепла, умиротворение спящих всесильно и непоколебимо. Лежа в темноте, я превращаюсь в звук. Храп из соседней комнаты, кто-то говорит во сне: бессвязные, но яркие обрывки чужих видений долетают до меня, шумный вздох другого. Я не всегда разбираю, кто рождает эти звуки, но жадно вслушиваюсь, улыбаясь.
Дом тоже ведет разговоры со мной. Звенит его кольчужная крыша, слабый, но звучный топот мышей, скрип усталых неровных половиц. Когда ветер стихает я различаю, как на чердаке пищат летучие мыши, словно возмущаясь на ветер, крадущий у них часы для ночной охоты. Утро начинается с запаха. Дым топленой печи, едкий, но приятный имеет оттенок меда и воска, сквозь задернутые занавески льется слабый свет.
Дабы разнообразить приевшийся беспорядок интерьера я набрала цветов сиреневого кипрея, последних осенних цветов, что скрашивают сырость августовской тайги. Я принесла их с холода и шмели не успевшие найти лучшего убежища, чем его хрупкие лепестки в тепле отогрелись. Сначала медленно и неуверенно, а затем настойчивее насекомые принимаются жужжать крыльями но, пока не в силах взлететь и падают на исшарканную клеенку, брюшком вверх, в испуге обнажая свою шпагу – жало.
Букет стоит в прозрачной банке на столе передо мной, я с интересом разглядываю это действо.
Жизнь значительно упростилась: чтение книг и мелкий быт – вот основное наше занятие. Одна из тем увлекательнейших бесед являются сновидения вчерашней ночи и, конечно, обсуждения погоды. Дождь идет уже четвертый день, и даже медведь, живущий в окрестностях кордона, сиротливо ютится у нашего крыльца. Еще пару дней назад он позволял себе лишь изучение помойки, со страхом и интересом поглядывая за нами, прячась среди редких кустов. Но видимо дождь наскучил и медведю. Будто в поисках тепла он скромно озирается на окна, а, заметив людей, нехотя скрывается в зарослях.
Время идет медленней. Часы на стене гулко тикают непрерывно, но что до них? Мы будто вне времени, в этом суровом неспокойном мире объяты удивительным спокойствием.