Шапка-арбуз, хали-гали кришна, я иду из храма, и входят они в купола храма, надевая арбузы на макушки, веря что ярка их мысль и свеж ум. Золотом крытые тарелки и священные ножи для обеда на посту, кроваво-красная мясная мякоть, в канделябрах прячутся они, седые морды голодной волчьей стаи. Они сбежали из темного леса, где нет вина и хлеба. Но в храме тоже нет, есть только головы- арбузы… косточки сжигают в воске цер-ковных свечей, а волки одурманиваются смогом из арбузов-голов
Наступит ночь, свечи потухнут, все будет наоборот, но в воздухе будет витать гнилой запах арбузных людей…
Мы будем играть в классики на мосту, где спилены все перила, где под ногами зыбкая земля, с неба начнут падать мертвые бабочки, их подберет облаченная в мусорный пакет самоубийца, она обнажит свои руки и останется стоять и мерзнуть под желтым ветром, а мертвячки поползут сами по чистилищу ног… мы поставим штатив. И с нимем на выключенную камеру дыхание желтых мертвых бабочек
На краю земли у нее начинают расти волосы. В серых ветках осенних палок и бревен, мертвенно-голубые волосы, родившиеся в пене изо рта Венеры, божественного омута, проглотившего всех мисс красоты, плети-змеи обвивают нос и горло, они залезут в уши и вытащат оттуда трупы нарожденных слов, в складках женских губ растут руки парикмахера, который убьет голубые слова, волосы на краю земли, и проглоченную Венеру. Изрыгнув изувеченных красавиц, лысых и сифилитично подергивающих днищами ноздрей…