Памяти Булата Окуджавы
Грузчики бойко шастают, низкорослые, словно эльфы,
и такие же бородатые ( в массе своей основной!),
все в цвету и в зелени…Здравствуй, Филадельфия!
Какая же ты красавица, господи, боже мой!
Чайки над гладью кружатся, бусами рассыпаются,
будто с лучей-нитей сорваны чьей-то рукой…
В мае – в штормах маялся, а в гостях у тебя мне нравится:
куда ни взгляни – романтика, уверенность и покой.
Технику безопасности нарушая уже раз тысячный,
усаживаюсь на край леера, начинаю орехи есть,
и… Может, конечно, я спятил, но вижу: где была ты сейчас,
вернее, твой берег, – там нет его, а – девочка только есть!..
Я вглядываюсь в смятении… Ах, нет, это невозможно!
Вон там, совсем недалеко, улыбается и машет рукой
она!.. Да, она – сомнений в том быть никаких не может! –
а в глазах, как и раньше, – романтика, уверенность и покой…
Ах, было когда-то времечко, лучшее в жизни времечко:
любил я ее без памяти и грезил: станет женой…
И срывающимся голосом шептал я этой девочке:
«Какая же ты красавица, господи, боже мой!»
И принимал как данность дни, минуты и миги,
пока в душе моей пели ее любви соловьи…
…вскакиваю на леер, балансирую, вниз прыгаю,
плыву, из сил выбиваясь, туда – еще чуть-чуть, и…
…Виденье исчезло, вспыхнув, пламенем света объятое,
а свет был какой-то таинственный, ангельский, неземной…
И – снова ты, Филадельфия, представь себе, виноватая,
пусть и косвенно, в том, что боль прежнюю напомнила
мне ты
собой.