Январь дрожал в фате из облаков
с гусиной кожей тающих сугробов,
промозглый до синеющих основ,
до мельтешащих впадинок утробы.
Он в реверанс полнеющей луне
сложил себя, отдёрнув занавески,
и над землёй в полночной тишине
сбежались вкруг светящиеся фрески.
И та гармония в пугающей тиши
обязывает дать сигналы мозгу
на упокой. Но не случайно жизнь
проспит луны божественную позу.
Во чреве ночи теплится свеча,
но к небу притороченное пламя
обманчиво, как «лампа Ильича»,
зовущая к великой панораме.
И пусть всю ночь желтеющий магнит
стремится вытянуть на берег океаны.
(Понятней образ, коль вода сбежит
на кафель пола через бортик ванны.)
Постель обнимет тело за бока,
растопит звук подушка-хохотунья,
и зря январь срывает облака
и мучается бледным полнолуньем.
Зачем за ноль перевалил в мороз,
усугубив гриппозное явленье?
И давка жизни обнажает рост
сугробами людского испаренья.
Не замерзает облик бытия.
Ночь – самая пора для воскрешенья.
И город, словно форму для литья,
заполнит света бледное теченье.