автор Ольга Семёнова http://www.proza.ru/avtor/cjdeirf , фото из Интернета
от автора: Помню дружные гарнизоны 70-80 годов, помню, с каким уважением встречали и провожали везде офицеров, помню ту зависть, которую испытывали девчата на свадьбах своих подруг, выходивших за молоденьких лейтенантов...
Теперь всё не так. :( И нет желания писать про армию. Теперь такие гарнизоны... что хочется забыть их, как нечто унизительное, как страшный сон, как проверку на выживаемость на мизерную сумму. 90-е годы вообще хочется вычеркнуть из своей жизни: нищета.
Рассказ "Бобики" о том, что у офицера должна быть крыша... желательно с потолком...
Между столовой и военторгом гниёт старый ларёк. Железный каркас стягивает его расслоившиеся от дождей и снега выпуклые бока. В битые оконца можно рассмотреть почерневший картон - больше ничего. Во всегда запертой двери внизу темнеет выпиленный лаз для кошек.
Осенью некто выбросил у ларька бобиков. Рыжих, рождённых дворовой собакой – обычной шавкой. Бобики поскуливали, тыча холодными носами в ноги прохожих, принюхиваясь, всё ещё помня запах матери. Прохожие старательно обходили их стороной, спешили по своим делам, иногда мягко отфутболивали. Огромный сенбернар, привязанный к столбу вошедшим в военторг хозяином, позволил им посидеть рядом.
- Чего хотите, молодёжь? – поинтересовался он, лениво приподнимая усталую морду.
- Мы потерялись.
- Такие молодые и такие беспомощные, - отвернулся старик сенбернар. – Собака не может потеряться, это её могут потерять, - проявляя интерес к бобикам, через минуту продолжил он поучать.
Сенбернар рассказал о сторожевых и комнатных собаках, о гончих и охотничьих, о хозяевах и дружбе… а потом затрусил впереди мальчишки.
Вечером уставшие бобики вползли в ларёк, один за другим просунули неуклюжие тела в лаз и нашли прогнившую, но мягкую для сна болоньевую куртку под дырявой шалькой паутины. Притихли у пропитанной зелёными размывами плесени стены, постепенно привыкая к запаху мышиного помёта и трухи.
Ночь выдалась беспокойной: то грозно шипели коты, то выла сигнализация, то с рёвом мимо ларька проезжал мотоцикл. Бобики вздрагивали от резких звуков, но, почувствовав рядом тепло собачьей шерсти, успокаивались, как успокаиваются дети, когда, случайно проснувшись, находят рядом любимую игрушку.
Утро разбудило их стрекотнёй слетевшихся к контейнерам сорок. Из лаза было видно, как важно те прохаживались по мятым железным краям, дефилировали, демонстрируя одинаковые белые жилетки – принадлежность к особой птичьей касте, передразниваясь и удивляясь чему-то, открывали чёрные клювы, поднимали и опускали малахитовые при солнечном свете хвосты. Найдя в разорванном пакете кусочек булки, они спешили отлететь подальше и клевать в одиночестве.
Крадучись и подслушивая трескотню, из кустов захромал матёрый котяра. Хулиганисто цапнув за хвост сороку, он бандитом вспрыгнул на контейнер: ша-а! – заскрёб соскочившей лапой по ржавчине, разогнал пернатую компанию по веткам замшелых лип. Ненадолго. Как только он спружинил на землю, держа в зубах пережаренную котлету, и стал неторопливо есть, сороки вновь заняли прежние места. Только теперь они сверху опасливо косились в сторону кота, побаивались громко трещать.
Из ларька выполз бобик. Поддерживая четырёхлапого собрата кота, он тявкнул на сорок, потом ещё и ещё, более уверенно, чем в первый раз. Оббегая стороной настороженно прижавшего уши кота, он шуганул галку, разрывавшую лежавший на земле пакет. В пакете для него нашлись мясные обрезки и потрёпанный футбольный мяч.
Бобик, лакомясь обрезками, урчал от удовольствия и грозно порыкивал на мяч, пока тот не покатился, подталкиваемый ветром, подпрыгивая на камушках, к дороге. Мяч набирал скорость, а потом, очевидно выдохшись, остановился. Обернувшись на щенка чёрными многогранниками глаз, он задорно покачался из стороны в сторону, как бы говоря: попробуй - догони! Вильнув высоко поднятым крючковатым хвостом, щенок ринулся к нему и… вдруг пропал в шуршащей осенней листве, когда заскрипели тормоза проезжавшей машины. Старожилы контейнеров не заметили пропажи - из ларька, позёвывая розовой пастью, выполз точно такой же рыжий щенок.
Осторожничая, бобик не посмел подходить к контейнерам днём, хотя слюна переполняла пасть. Он угрожающе тявкнул на компанию и, деловито вильнув хвостом, скрылся в лазе. Вечером, когда сороки разлетелись по гнёздам, а коты разбежались по подвалам и квартирам, он подбежал к контейнерам. Именно там, основательно подкрепившись, бобик заважничал от своих мыслей: «Я сыт и при деле. Я – собака. Да, я сторожевая собака, потому что у меня теперь есть, что охранять!»
На второй день, десять раз оббежав свою территорию и привыкнув к новому месту, он загордился жильём. Наконец у него появилось то, о чём мечтает каждая потерянная собака. Днём он воевал с кошками у контейнеров с мусором, тявкал на прилетавших поживиться сорок, а ночью, «работая охранником», спал под проломленной крышей. Иногда, подняв пушистую морду, тосковал, глядя на мерцающее созвездие… созвездие Гончих псов. Звёзды в сентябре-октябре яркие, особенно при морозном небе.
Служба любой собаки проходит рука об руку с тоской, иногда даже становится непонятно: где начинается служба, а где тоска. Тосковать бобику было о чём – о хозяине.
Днём, лёжа у лаза, он встречал и провожал взглядом обутые в шлёпанцы тяжёлые ноги посудомойки, выбрасывавшей в контейнеры отходы со столовой, настороженно поднимал уши, услышав стук высоких каблуков спешащих куда-то девушек. Перед ним мелькали кеды и кроссовки, туфли и ботинки, мерцали спицы велосипедов, перекатывались с места на место листья и газеты. Но никто не хотел проведывать его! А бобик ждал, ждал хозяина, участливого вопроса: «Как ты тут, дружище?», мечтал о приятно треплющей загривок руке.
В ту ночь бобик, изрядно прибавивший в весе, сидел у ларька. Луна сияла огромной круглой пуговицей на нарядном полотне ночного неба. Звёзды казались живыми: дрогнув, срывались, неслись к земле, подмигивали бобику, а бобик им.
- Как ты тут, дружище? – услышал бобик долгожданный вопрос.
Подскочив, он завилял хвостом, лизнул протянутую руку: наконец-то пришёл хозяин. Свершилось! Теперь бобик не один, теперь он знает, для кого живёт и кому служит! И скоро ему подарят ошейник! Да, бобик будет гордо прохаживаться у ларька, позвякивая цепью. И крышу… крышу обязательно перекроют, а то ведь совсем упала вовнутрь, рассыпалась, а сороки говорили, скоро прилетят холодные зимние пчёлы.
- Собака без крыши – зверь. У каждой собаки должна быть крыша. Любая: двускатная или односкатная, шатровая или вальмовая. Собака может жить и под мансардной крышей, лаять на топчущихся у слухового окна голубей, вздыхать, глядя на вкусные сливки облаков. Она может вжиматься ночами в угол тесной конуры, если в доме не найдётся для неё места, может смотреть на сочащийся между досками дождь, а в ясную погоду спать под пыльными струнами солнечных лучей, - сказал, присев на корточки, хозяин, а потом, будто очнувшись, добавил: – Да ты меня не слушай – дурак я и романтик. А ещё иногда пишу стихи и пью от тоски, как сегодня… О чём мечтаешь, бобик?
Бобик потянул мордочку к небу.
- Понятно: о звёздах мечтаешь. Знаешь, я тоже о них когда-то мечтал. Нет, не о небесных, об этих, - хозяин хлопнул себя по плечу. – Генералом мечтал стать.
Бобик в ответ понимающе заскулил.
- Знаешь, а ты мне нравишься. Ты добрый. Мне кажется, ты бы пропал в своре. Тебя бы съели свои же приятели, не подавились бы. У нас в армии примерно так же обходятся с добряками.
Бобик лизнул руку. С его тёплого языка свисла тягучая слюна.
- Я с удовольствием взял бы тебя к себе. Только нет у меня дома – не заслужил. И семьи у меня нет – для жены я неудачник. Смешно, но я настоящего своего не знаю с этими преобразованиями! Быть может, завтра под зад ногой, пнут меня из армии… и даже звёзды не помогут. Скажи, зачем я здесь? Не знаешь? Я только помню, что когда-то мечтал о звёздах.
Бобик, играя, вытянул передние лапы, расставил широко задние. Озорно замотал головой, захлопал висячими ушами, показывая, какой он красивый.
- Я завтра уезжаю в командировку принимать ракетные комплексы. Резиновые, - улыбнулся себе хозяин. - Мне ещё лет десять служить. И неизвестно, будет ли у меня когда-нибудь крыша, участок за городом и десяток пчелиных ульев.
Бобик внимательно посмотрел на хозяина: голова запрокинута, в тёмных блестящих глазах отражаются гончие псы. Со стороны человек казался похожим на взрослого бобика вот-вот готового завыть.
- Ладно! Бывай, бобик! – попрощался хозяин и заспешил за раскачивавшейся впереди тенью, а потом и вовсе слился с ней. Бобик долго втягивал носом его запах, запоминал. Потом вдруг понял: пропал человек, потерял вкус к жизни.
Время шло. Росла осенняя ночь, и рос вместе с ней бобик. Крепчали лапы, заострялись клыки. Опушенные ноябрьским инеем листья, прошуршав, вмёрзали в декабрьский лёд, притаптывались январским снегом. Приближались крещенские морозы… только в них ли радость, если лаз стал мал для бобика? Бобик просовывал морду, скрёб мёрзлую землю лапой, напрасно скулил. Мимо шаркали ноги посудомойки, скользили санки, прыгали воробьи. На контейнерах сороки увлечённо делились новостями, а старый котяра, распушив шубу, боярином прохаживался по первому снегу.
В углу ларька были припрятаны кости. Бобик грыз их без удовольствия. По ночам выл от безысходности, вглядываясь в небо. Засыпая за заметённой снегом дверью, бобик каждой рыжей шерстинкой чувствовал тепло огоньков далёкого неба, мечтал и думал о том, что у собаки должна быть крыша, желательно с потолком… даже если эта собака человек.