Она же смеётся
о высоком и сложном,
показывает язык и манит пальцем.
Потом толкает,
как было всегда, обманывает, запутывает,
что-то шепчет протяжное ласковое вечное высшее
у образов.
Прощает что ли?
И не прощает, да целует страстно, нагло, изворотливо,
оставляет засосы и
синяки.
Всё таки засосы, похожие на
синяки,
или синяки,
похожие на засосы.
Просит выключить свет.
Вот бы весь белый свет так же выключить.
Просит и раздевается,
но в лунном
сияние её крепкое и жаркое
тело
только желаннее и красивее,
только сильнее страсть,
только краше дрожь,
только громче дыхание хриплое,
больше слюней,
только удушливее становится в этих вероятных
четырёх стенах,
в досках чёрных глухих
и шире ком в горле,
и
жирнее собственное ощущение
необходимости.