автор Чернышев Сергей http://www.proza.ru/avtor/kuroy007
Плотный серебристо-белый туман клубился где-то там, далеко внизу. Во все стороны, насколько хватало глаз – лишь туман, туман... А здесь наверху радостно светило яркое весеннее солнышко. Там и тут виднелись редкие вершины самых высоких, не по-апрельски заснеженных, поросших кедровым стлаником сопок. Создавалось впечатление, что это крутобокие, бело-зелёные острова плывут куда-то в облаках. Чувствуешь себя, глядя на это великолепие, небожителем, не иначе.
Сегодня день моего рождения. Я с двумя своими друзьями уже исполнил первый дембельский аккорд, почти заново выстроив ёмкость для воды, которую мы в тёплое время года через две подкачки подавали наверх из чистейшего пресноводного озера, отделённого от океана лишь пятидесятиметровой перемычкой. Питалось озеро из множества горных ручьёв. Не знали мы тогда, что впереди нас ждут ещё два аккорда. Но ничего не поделаешь, судьба дембелей была в руках командира дивизиона. Он волен немедленно подписать документы о демобилизации, но может и продержать тебя в части до последнего, даже не объясняя причины. Первые двое наших ребят из Украины вчера на ГТСке уехали в Рыбачий, дальше через бухту на пароме в бригаду и всё – домой! А мы, оставшиеся, проводив их до пионерского лагеря, что располагался у самого подножия нашей сопки, на берегу океана, пребывали теперь в состоянии возвышенной грусти.
В последнее время всё чаще хотелось побыть одному, помечтать, подумать о гражданке. Вчера, точно так же сидя на пригорке за своей станцией РЛС, смотрел на раскинувшийся во всей красе вдоль противоположного берега Авачинской бухты Петропавловск-Камчатский. На фоне двух огромных сопок Авачинской и Корякской, одна из которых лениво курилась, его дома смотрелись неправдоподобно маленькими, точно лилипутскими. Было довольно прохладно, со стороны океана дул свеженький ветерок. Солнышко изредка выглядывало из-за облаков в надежде поскорее растопить сугробы, толщина которых была всё ещё очень солидной, но быстро летящие тучи вновь прятали от него землю. На Камчатке выпадает очень много снега, и последние сугробы истаивают лишь в начале июня.
На меня вдруг снизошло вдохновение, захотелось создать что-нибудь прекрасное, неземное. Зачерпнув в ладони сырого, рыхлого снега, слепил большой снежок. Потом, прямо голыми руками, стал сгребать снег в кучу. И вот уже предо мной высился бесформенный, безликий снежный столб с меня ростом, которому вскоре предстояло превратиться в очаровательное создание. Подобного я от себя не ожидал, и работал с такой страстью, что потерял счёт времени. Прибежал дневальный, таджик с диковинной фамилией Мухамметгылыжов. (Старшина, отчаявшись когда-нибудь правильно прочитать эту трудную фамилию на вечерней поверке, сократил её до предельно короткой – Лыжа. Боец, по причине молодости, сильно и не возражал.)
– Товарищ сержант, – обратился ко мне Лыжа по всей форме, - вас на ужин ждут.
Я отправил его передать, что очень занят и продолжил трудиться над скульптурой. После того, как в третий раз отослал несчастного таджика, уже в сумерках пришли мои друзья Беляев Борька и Серёга Богданов. Перед ними предстала следующая картина: через залив в сторону города смотрела молоденькая девушка, держа перед собой в опущенных руках платочек; подол лёгкого короткого платьица трепал океанский ветерок; волосы до плеч затейливыми прядками так же развевались на ветру; стройные ножки, по-девичьи высокая грудь и тонкая талия являлись образцом женской красоты; почти совершенное лицо было печальным и каким-то невероятно живым. Парни вместе со мной зачарованно смотрели на это чудо.
– Кто это? – спросил Борька. Я не знал, что ему ответить. Девушка, которая обещала ждать из армии, перестала писать ещё в учебке, а других у меня и не было. Борьку с Серёгой тоже никто не ждал.
– Будем считать, что это собирательный образ, - глубокомысленно изрёк я. – Девушка, которая всё ещё ждёт своего солдата, и дождётся, не смотря ни на что.
Мы до темноты сидели подле чудесного образа и мечтали о будущем. На дембелей, а нас осталось всего четырнадцать человек из пятидесяти пяти солдат личного состава, уже махнули рукой – не ставили в наряды, не заставляли ложиться строго по отбою, соблюдать форму одежды. Лично я щеголял в старой ”пэшухе” не только без лычек, но и без погон, и лишь одни перекрещенные пушечки сиротливо красовались прямо на воротнике без петлиц. Короче говоря, как могли, разлагали дисциплину. Даже когда дежурным по дивизиону заступал ярый приверженец дисциплины и порядка старшина дивизиона, старший прапорщик Гриненко, дембеля и после отбоя бродили по казарме, как неприкаянные.
И вот сегодня утром, глядя на туман, на небо, на котором не было ни облачка, на встающее, и уже с самого утра такое жаркое, солнце, я лихорадочно соображал, как же мне спасти своё творение. Солнышко начинало нещадно палить и уже где-то далеко внизу сквозь стремительно тающий туман стали видны море и острова у входа в бухту. Надо было хоть сфотографировать свою снежную красавицу, но буквально накануне начальник штаба дивизиона капитан Мишкорез за какую-то провинность отобрал у нашего секретчика Борьки Беляева фотоаппарат и закрыл его в сейфе, а сам уехал в командировку. Я уже сбегал к нашим коллегам эртэвэшникам, дивизион которых находился чуть выше нашего, примерно в паре километров от нас. У них фотика тоже не было – ребята в кои-то веки поехали в увольнение в Питер и, разумеется, взяли его с собой. Ещё, километрах в пяти от нас, на самой оконечности мыса у входа в бухту стояли морячки, часть береговой охраны, но пока туда, да обратно по глубокому мокрому снегу, пусть даже на лыжах, будет уже слишком поздно. ”Что же делать?” – думал я, подкладывая под начавшую крениться на бок статую какую-то деревяшку. Поверхность скульптуры уже покрылась прозрачной ледяной коркой, но она все ещё выглядела превосходно.
Прибежал вечный дневальный Лыжа.
– Товарищ сержант, вас срочно вызывает старшина – отчеканил он почти без акцента (моя школа!) ”Но ведь он же сейчас должен отдыхать после наряда”,– подумал я. Что есть мочи бегу в ”офицерский городок” – несколько крохотных домиков, в которых и проживали наши офицеры, причём, некоторые с семьями.
– Разрешите войти, товарищ старший прапорщик!
– Садись, сержант, – пригласил старшина, – эх, Чернышев, так и не стал ты настоящим командиром! Ты думаешь, почему я ставил тебя в наряды через день, да каждый день? Считаешь ведь, что ненавижу тебя, правильно? Так и не понял ты ничего. – Он налил мне из стоящей на столе бутылки водки почти полный стакан. – Давай выпьем. С днём рождения тебя! – мы чокнулись. – Скажу честно, больше всех, мне жалко расставаться именно с тобой. Мне будет очень тебя не хватать.
Вот уж чего никак не ожидал, так это такого признания! Я сделал вид, что не заметил, как старый служака украдкой смахнул скупую мужскую слезу.
– Ну, ладно, всё, иди! – Я встал и, лихо щёлкнув каблуками, повернулся кругом. – Стой! – я обернулся. – Держи вот, беги, хвотограхвируй свою красотку! Завтра отдашь.
Он протягивал мне старенький ”Зоркий-С”. На немой вопрос, написанный в моих глазах, откуда он узнал, ответил:
– Служба такая. Бегом марш!
Прилетев в казарму, нашёл Борьку. Заряженная плёнка была у него. На ходу вставляя её в фотоаппарат, понеслись на позицию к станции, где Серёга Богданов спасал статую, как только мог. И тут я с ужасом осознаю, что солнышко уже поднялось так высоко, что с какой стороны ни зайди, в кадр попадает или кусочек станции с антенной, или пусковая установка с ракетами, а у ангара, как назло, стартовики оставили тэзээмку – ЗИЛ-131 с полным комплектом ракет! Дело в том, что начальник штаба лично проверял дембельские альбомы, и если находил фотографию, на которой изображены любые объекты матчасти, альбом безжалостно уничтожался! Пришлось выбрать самый невыгодный ракурс – против солнца. Борька сделал несколько снимков с разной выдержкой и диафрагмой. Буквально на наших глазах снег просел, статуя начала падать чуть вперёд и вправо. Мы уже не смогли ничего сделать, и моя снежная красавица рассыпалась на множество мелких снежков! Солнышко сделало своё дело, разрушив, наверное, лучшее творение рук моих!
Когда мы проявили плёнку и напечатали фотографии, на них почти ничего не было видно, практически, всё было засвечено! Белая статуя, на белом фоне, да ещё против солнца. Никаких шансов. Долго я после этого горевал, проклиная начальника штаба и весь белый свет. А на Борькино предложение слепить ещё одну лишь горько улыбнулся. Нет, точно такой же у меня больше не получится, а другую я уже и не хотел.
Прошло с тех пор много лет, а я с теплотой вспоминаю своё ледяное творение, глядящее на плывущие в облаках куда-то вдаль острова, апрельское камчатское солнце и старшего прапорщика Гриненко.