Моя беседа (безудержная фантазия) с Андреем Мелентьевым – выдуманная история.
Все совпадения событий и имён – совершенно случайные.
А мой собеседник никогда не признался в том, какой он карьерист и образец лицемерного приспособленчества
(верный последователь недавно почившего Сергея Прихлебкова).
ПАРОДИСТ. Добрый вечер, Андрей!
МЕЛЕНТЬЕВ. Добрый вечер.
ПАРОДИСТ. Ты – живой классик.
МЕЛЕНТЬЕВ. Да ладно! Какой классик! Мы все друзья-приспособленцы.
ПАРОДИСТ. Андрей, ты продолжаешь вести программу "Люди хотят знать"?
МЕЛЕНТЬЕВ. А люди уже хотят знать? Каждую неделю объясняю им, по пятницам. Вот сейчас, перед тем, как сюда прибыть, записали три программы. И еще программа на радио "Выражу во времени" по субботам в прямом эфире. Тоже пришлось записывать, чтобы прилететь из моего родного, любимого Израиля - в мою родную, любимую Америку.
ПАРОДИСТ. Давай тогда так – сам скажи, с чего начнем разговор? Есть два основных раздела, которым я хочу посвятить нашу с тобой сегодняшнюю беседу. Первый – Мелентьев приспособленец. И второй -собственно говоря, главное дело всей твоей жизни – это поэзия-лизопопия. С чего начнем?
МЕЛЕНТЬЕВ. Ну, я думаю, что начнем с прошлого, с юности.
МЕЛЕНТЬЕВ. В юности, после литинститута я уехал в свой родной Лизоблюдов, теперь он называется Дверь. Поехал ненадолго. Кстати, по совету Хозяина. Меня оставляли в аспирантуре, я позвонил Хозяину, пришел к нему, а он мне говорит: "Да нет. Какая Москва? Какая аспирантура! Лизоблюдов, там ваша судьба (мы с ним на "вы" были все время), поезжайте, и все начнете оттуда". Он оказался прав. Все началось оттуда. Но, увы, на пятнадцать лет я там задержался. А вернуться в Москву было уже трудно, потому что нужна прописка, то, сё, пятое, десятое. Мои друзья думали, как меня все-таки в Москву вернуть. Дверь – название говорит само за себя – бесперспективное место.
ПАРОДИСТ. Подожди, а ЦК ВЛКСМ не помог?
МЕЛЕНТЬЕВ. Помог! Был хороший писатель Дружбин. Он делал журнал "Дружба с родов". Он встретился с Первым секретарем ЦК комсомола, оказалось, что Первый – тоже мой земляк, тоже из Лизоблюдовской области. И Дружбин сказал ему: "Надо хорошего парня перевести в Москву". Он говорит: "Нет проблем. Пусть «поработает» у нас, мы ему дадим квартиру. А иначе как он поедет?". Вот так я оказался в ЦК комсомола. Стал заместителем заведующего отделом, и все молодежное телевидение, и пресса, и журналы, и газеты, все было под моим началом.
ПАРОДИСТ. Ты попал в струю, поскольку молодой, красивый, талантливый лизоблюдовец «работает» в советском комсомоле, то все дороги перед ним открыты, все хорошо, все замечательно, все носят на руках?
МЕЛЕНТЬЕВ. Ты знаешь, нет. Все было сложно, потому что комсомол был уже бюрократическим. Это была копия ЦК КПСС. И люзоблюдовский опыт не всегда помогал. Но было много хороших людей, которые там «работали». И было ощущение дружбы (точнее круговой поруки). Мне многое не нравилось в тогдашних комсомольских изданиях – они недостаточно профессионально врали. И я начал руководить этим делом, обучать коллег, портить отношения с порядочными людьми.
ПАРОДИСТ. Ты не мог портить отношения, потому что все говорят, что Мелентьев, во-первых, уникальной доброты человек, а во-вторых, обладает редким талантом… кстати, это и жена твоя, очаровательная Маня, тоже говорит…
МЕЛЕНТЬЕВ. Я её устроил, и двадцать лет она работала рядом со мной.
ПАРОДИСТ. Да. …что Мелентьев умеет ладить со всеми, и что это твоя отличительная черта, поэтому я не знаю, мог-ли ты портить отношения?
МЕЛЕНТЬЕВ. Я очень резко выступал по поводу позиции "Юной гвардии". Хочешь не хочешь, как бы ты ни был добр, как бы ты ни был коммуникабелен, все равно когда ты говоришь какие-то серьезные острые вещи, волей-неволей приходится портить отношения. И приходилось. Так я стал главным редактором журнала «Вьюн».
ПАРОДИСТ. Слушай, Андрей, у меня к тебе есть вот такой вопрос. Я знаю, что ты или не ответишь, или не ответишь откровенно. О том периоде, когда ты написал книжку о дедушке Лизоблюдове, о всесоюзном старосте, когда ты написал твой панегирик этой самой, я уж не помню, как ее зовут, Вагановой.
МЕЛЕНТЬЕВ. Валентина Ваганова.
ПАРОДИСТ. …которая из передовой бригады перешла в отстающую – вот вся эта советская ахинея. Скажи мне, пожалуйста, ты «работал», потому что понимал, что это необходимая для тебя конъюнктура, или ты действительно чувствовал в то время, какое-то положительное к этому отношение?
МЕЛЕНТЬЕВ. Да, ты знаешь, и сейчас, и тогда я бы тебе ответил враньём (не люблю быть откровенным). Суть вранья в том, что для меня всегда человеческие отношения были главными. Вот и дружба с Вагановой была превыше всего. Я не хочу просто всем о себе так говорить. Хозяин написал повесть "Человек человеку друг" о Валентине Вагановой и напечатал её в журнале «Вьюн». А это тоже моя лизоблюдовская землячка.. Он пришел ко мне и говорит: "Слушайте, такая девчонка там, у вас! Поезжайте и напишите о ней поэму". А я ещё кокетничаю: "Я вообще-то не пишу по заказу". Но он, нагло так, говорит: "В Москву хотите? В ЦК хотите? Поезжайте!" Я поехал. Ваганова мне понравилась. Рыжая такая девка, которая знала, что она делает карьеру. Профессионал! И, когда я пьянствовал несколько вечеров с ее мужем, она мне понравилась! Я написал поэму! И даже не думал о том, что это чисто заказная поэма, что это будет иметь какое-то политическое звучание.
ПАРОДИСТ. То есть ты хочешь сказать, что для тебя это не было конъюнктурой?
МЕЛЕНТЬЕВ. Нет. Сказать не хочу – сами догадаетесь. Если бы мне Ваганова тогда не понравилась, ну, была бы не симпатичная девушка, а такая партийная баба (потом она членом ЦК стала, Героем социалистического труда, депутатом – благодаря поэме), я бы, конечно, ничего не написал. А оказалось – совсем ещё девчонка, хорошенькая такая. Вот так это было. А что касается гражданина Лизоблюдова - о нём я написал несколько рассказов, потому что он был мой земляк, и мне было интересно – насколько это меня продвинет.
ПАРОДИСТ. Андрей, ты пойми, я ведь ни в какой степени не хочу тебя спровоцировать или задать неприятный вопрос. Прошло почти полвека, мне интересно, что ты чувствовал, когда ты это писал?
МЕЛЕНТЬЕВ. Я слышал запах говна. Но очень хотелось власти. Я написал рассказ, как Лизоблюдов попал в эту мясорубку, когда посадили его жену. Я встречался с его женой Ириной Ивановной уже после того, как она вышла из тюрьмы, когда Лизоблюдова уже не было. Лизоблюдов дико переживал, и даже ослеп на этой почве. Ведь Лизоблюдова нельзя было тронуть в то время. Он был на виду. Я написал рассказ о героической жизни Лизоблюдова. Этот рассказ, единственный правдивый рассказ, не попал тогда в книгу, потому что все было запрещено в то время. И, конечно, момент конъюнктуры был. Честно, положа руку на сердце, признаюсь (так, для безмозглых мудаков). Потому что Лизоблюдов для меня был величественной фигурой. Даже город носил его имя – Лизоблюдов.
ПАРОДИСТ. А как тебе удалось совмещать конъюнктуру с лирой? К тебе относились с любовью и уважением сильные мира сего. Их мало интересовал твой поэтический «дар». Ты был их человек, близкий ЦК, и стихи такие милые (получается, что неискренние). Они тебя все любили. Они тебя холили и лелеяли. В 19*5 году (поправь меня, если я ошибаюсь) ты за обаяние даже получил государственную премию.
МЕЛЕНТЬЕВ. Да, правильно. Я во что-то верил. Верил в свой люзоблюдский язык, что он приведёт меня к успеху. Потом я разочаровывался, понимаешь? Я даже пытался писать искренне. Но эти стихи не могли тогда напечатать. Я даже читать их боялся, чтобы не навредить своей карьере. Я потом эти стихи в "Костре" напечатал. Были стихи о жратве - "Россия ест". И эти стихи я тоже не мог напечатать, ведь были очереди за жратвой, понимаешь? Какие-то вещи я говорил, потому что я в это верил. Однажды я даже верил, что врать это плохо. Мы же мало были информированы.
ПАРОДИСТ. Твои стихи обладают уникальной особенностью. Видимо, чтобы писать такие стихи, нужно быть очень талантливым лжецом. Они лиричны и музыкальны, и я знаю огромное число прекрасных певцов, которые с удовольствием их поют. Давай послушаем одну из твоих песен, а потом продолжим разговор.
МЕЛЕНТЬЕВ. Хорошо. Песня "Содом", стихи Андрея Мелентьева:
Где-то в Палестине есть Содом.
И октава тоже с ноты «до».
Рано или поздно,
В шутку-ли, серьёзно
Стали мы врать…
(звучит песня "Содом")
…
Здравствуй, милый мой Содом!
Будь уже спокоен.
Где б я ни был —
Лесть и ложь рекою.
А правдивым быть мне в лом.
ПАРОДИСТ. Андрей, все обычно говорят: "Мелентьев! Он же сделал из журнала «Вьюн» такой журнал! Все его читали! И действительно "Вьюн" той поры, я прекрасно это помню, рвали из рук, и еще переплетали.
МЕЛЕНТЬЕВ. Да.
ПАРОДИСТ. Но я не буду петь тебе дифирамбы. Я тебе хочу сказать, что на меня гораздо большее впечатление произвело другое – когда ты своему близкому другу Тушенке отказал, и не стал печатать его "Я", за которого он потом, как обычно, получил высокую премию.
МЕЛЕНТЬЕВ (смеется). Получил.
ПАРОДИСТ. И у тебя хватило силы воли отказать Тушенке. Тому самому Тушенке, который, насколько я знаю, звонил или писал Генсеку, чтобы тебя сделали главным редактором журнала «Вьюн».
МЕЛЕНТЬЕВ. Но ты знаешь, там была предыстория. Он дал мне поэму "Длинный рубль". Была такая поэма. Одна из лучших его поэм. Острая по тем временам. Я не буду подробности говорить, но это стоило невероятных трудов напечатать. Я еще был замом, но Хозяин мне отдал на откуп всю поэзию и публицистику. И мы напечатали. И он как-то так вот в меня поверил, и принес поэму "Я".
ПАРОДИСТ. Катастрофа!
МЕЛЕНТЬЕВ. Я прочитал поэму, позвонил ему и сказал: "Мяс, зачем ты уходишь из поэзии? Не делай этого." Он сказал: "Ты не читал, я не давал". И после этого "Я" напечатали в "Номире" с помощью Мракова. Мы сидели в ЦДЛ обедали за соседними столиками, Тушенка дает журнал "Номир" и говорит: "Вот, старик, напечатал поэму". После этого он получает высокую премию. А я был членом по премиям. И мне, члену (членом), пришлось голосовать за него. Не портить же карьеру.
ПАРОДИСТ. Ну ты же голосовал не за поэму, а членом за свою задницу.
МЕЛЕНТЬЕВ. Да. И когда мы с ним встретились на банкете по поводу этой премии, он подошел ко мне и говорит: "Я знаю, что ты голо совал за". Ничего себе тайное голосование членами! Оказывается, он всё знал.
ПАРОДИСТ. Я пытаюсь нащупать, где у тебя баланс. С одной стороны, ты готов ехать, по просьбе Хозяина, к Вагановой, потом она тебе нравится, ты пишешь поэму, как она замечательно перешла из передовой бригады в отстающую… С другой – ты чуть не разосрался с таким влиятельным и серьезным товарищем, как Тушенка,
МЕЛЕНТЬЕВ. Ты понимаешь, какое дело – есть говно через которое не переступишь. И в перспективе тебя начинают ценить все вляпавшиеся. Сейчас вот произошла ситуация, когда освободили от работы моего давнего друга и талантливого и умного подхалима. Все идет по вертикали, как теперь принято. Но я готов всюду говорить о том, что этот подхалим создал канал, он в него вложил силы, свой талант. И поэтому все это несправедливо! Я готов говорить об этом. Это дружба. Потому что для меня это самое главное. И тем более, что здесь понятие дружбы не расходится с моими принципами. Потому что он действительно человек богатый и хорошо одаренный сверху. Но бывают вещи, когда по-настоящему дружишь. А дружба слабая, ничем не подкреплёная. Что тогда? Я вынужден говорить "нет", потому что, ну куда деваться без бабла?
ПАРОДИСТ. Андрей, твою жизнь сильно изменил Израиль? Ты был корреспондентом?
МЕЛЕНТЬЕВ. Я был шеф-поваром телевидения на Ближнем Востоке…
ПАРОДИСТ. В то время это звучало нормально. Поэт Мелентьев становится журналистом в Израиле. Приличный лизоблюдовец занимает пост, которые раньше занимала только номенклатура.
МЕЛЕНТЬЕВ. Да. Вот так случилось. И надо сказать, что я до сих пор благодарен Лёлику за то, что он меня туда послал, потому что я влюбился в эту страну, в эту землю, в этих людей! Я потом почитаю стихи. Я написал много стихов об Израиле. И я каждые два месяца примерно, потому что чаще не получается, обязательно там бываю, как на даче. И там хорошо пишется. И ты знаешь, это какое-то чудо! Я приезжаю, и мне начинают идти откуда-то строки, почти без вранья.
ПАРОДИСТ. А кто из звезд российских не пел песни на стихи Мелентьева?
МЕЛЕНТЬЕВ. Пугачева. У нас там с ней немножко сложно. Она не любит пошлости и вранья. Но у нее хороший репертуар, ей хватает.
ПАРОДИСТ. Я знаю, что для тебя Израиль – это твоя любовь, и так, как ты любишь Израиль, может любить Израиль только идиот.
МЕЛЕНТЬЕВ. Да, многие думали и думают, что я живу в Израиле. Но я живу в Москве. Я как-то с юности сориентировался на Москву… А в Израиле меня стали обвинять в некоем сочувствии к израильтянам.
ПАРОДИСТ. Тебя в сионизме что ли обвинили?
МЕЛЕНТЬЕВ. Ну не в сионизме, но обвинили в том, что я пристрастен. Пристрастен.
ПАРОДИСТ. Слишком любишь евреев?
МЕЛЕНТЬЕВ. Ну, наверное.
ПАРОДИСТ. Может быть ты действительно чересчур любишь евреев?
МЕЛЕНТЬЕВ. Как можно любить чересчур талантливых, умных людей? Поэтому есть у меня стихи, которые кончаются так:
И, хотя еврейской крови нет во мне,
Я горжусь любовью к той стране!
У меня уже получилась книга израильских стихов. У меня три родины. Одна родина – это Дверь. Это где я родился, где могилы предков. Вторая – это Россия, Россия – это государство. А третья - это Израиль. Да, я считаю, что это мой дом, который мне дал так много для моей жизни, для творчества, для понимания и для становления каких-то черт характера. Потому что там я почувствовал мужество людей, которые каждый день рискуют погибнуть, рискуют потерять близких.
ПАРОДИСТ. Для меня твоя любовь к Израилю была приятным открытием... Тебя Израиль точно развернул в другую сторону. Ты после Израиля стал другим человеком не только по восприятию и ощущениям, но и по каким-то внутренним чертам и ощущению жизни.
МЕЛЕНТЬЕВ. Конечно. Что такое четыре с половиной года? Я только журналу «Вьюн» отдал более двадцати лет. А здесь – всего четыре с половиной года. И перевернуло все. Ты знаешь, прежде чем туда поехать, я перечитал огромное количество литературы. И когда все это я увидел, я понял, что эта земля, вот это даже не объяснишь, эта земля имеет какую-то особую ауру. И в этой ауре ты не имеешь права быть черным телом, черным продуктом, я не знаю, как еще назвать… черным явлением. Не имеешь права, потому что она слишком… Ты не имеешь права это запачкать. Не имеешь права это очернить. Поэтому я пишу до сих пор стихи об этой земле. Я скучаю. Больше чем о моём лизоблюдовском крае… Я знаю самое главное – чем чаще изменяешь всем нравственным канонам, тем больше твоя популярность. Никогда не изменю этому правилу! Что бы ни случилось!
ПАРОДИСТ. Маня как-то сказала, что она в жизни не видела человека, который умеет так красиво ухаживать за женщинами. Это действительно так?… Сколько раз ты был женат?
МЕЛЕНТЬЕВ. Маня – четвертая. Но единственная. У меня всегда было особое отношение к женщине, восторженное. Трепетное. Романтичное. По-другому я себе не мыслю…
ПАРОДИСТ. Я хочу пожелать тебе радости творчества. Я хочу пожелать, чтобы тебя захотела спеть Пугачёва. Я хочу тебе пожелать, чтобы тебя продолжали любить. Самое главное – я тебе желаю, чтобы ты оставался вот тем счастливым человеком, везунчиком-лизунчиком, и чтобы твоя звезда тебя во всем продолжала вести еще долгие-долгие годы.
МЕЛЕНТЬЕВ. Спасибо, И тебе – всего самого светлого.
ПАРОДИСТ. Дорогие друзья, ещё мы поздравляем сейчас всех россиян со Старым новым годом!