Кажется, я умываю руки - просто я чувствую слишком чутко. Хватит мне в душу входить без стука и оставаться на кофе-чай.
Что за волшебная сила слова, главное - веский придумать повод. Кажется, я обретаю снова чудо-привычку - рубить с плеча.
Я наугад, как слепой паломник, к солнцу и свету тяну ладони. Время прошло, я уже не помню прикосновения тёплых рук.
Сны внутривенны, слова подкожны - это запомнить не так уж сложно. Кажется, жить бесконечно можно, если себя переплавить в звук -
не существует ключей и скважин, всё подчиняется мне, и даже мой идеал полноценным шаржем бесится в танце усталых нот...
Всё надоело. И где-то между тем, что наступит, и тем, что прежде, я распинаю себя в надежде - может быть кто-то заметит? Но
правда глаза никому не колет - что тогда в жертвенной этой боли? Я начинаю хотеть на волю, в этой каморке ни встать, ни сесть -
жизнь старика-диогена в бочке, вот уже вытянулась цепочка дёрганых мыслей от строчки к точке - в этой агонии что-то есть.
Каждое слово - с налётом бреда, в духе затёртого кастанеды, вечер субботы втекает в среду. Ангедония - ты тут как тут.
Пляшут молекулы, шкалят герцы, cтоптаны внутрь мужские берцы. Что же ты, девочка, прячешь в сердце - даже при вскрытии не найдут.
Без остановки мелькают лица - вот бы мне встретить, найти, влюбиться... Я всё сильнее боюсь спалиться - с каждой когортой седых волос.
Кажется, всё началось в апреле - снова за кадром и не при деле. В эти последние две недели категорически не спалось -
верилось в сладкие чьи-то бредни, верилось в лучшее (худо-бедно)... Я оказалась безмерно вредной, мир оказался не так уж прост.
Яда из раны уже не выжать, нож перочинный кладу поближе - как бы мне так попытаться выжить, чтобы никто не присел на хвост.
Буду теперь применять наружно громкие клятвы в любви и дружбе. Значит, всё в жизни бывает нужным только до времени, до поры.
Зря я училась страдать в разлуке, плакать не только от злого лука - всё-таки, я умываю руки и выхожу из чужой игры.