Моя Кубань-станица Кисляковская. Гл 9. Голгофа

   
     Кисляковская голгофа.

.Под похоронный плач оркестра,
КазакИ похоронили павших у станицы.
Не много надо для могилы места,
Чтобы  придти к ней, помянуть и помолиться.

Был человек в своём пространстве жизни, весь в движенье,
Шумлив и говорлив имел свои дела
И вот один удар под сердце  или в лоб, одно мгновенье,
И смерть с дороги жизни в проулок смерти человека увела.

И он затих, исчез его уже не стало,
А сколько он ещё бы мог потратить сил?..
Чтоб жизнью жизнь на белом свете прирастала,
Если б он не убивал, то может быть и сам бы жил.

Какая это глупость, по сути, в из начале?...
Какие бы цветА не принялась носить она -
Гражданская - между людьми одной страны война -
Вершина горя и над человеческой печали.


А революция снимала урожай с полосок жизни
Ей очень подходила для для этого Россия:
Здесь вырастали массово  мессии,
Уверенно ведущие Россию к тризне.
 
Рыцари без страха и упрёка, упёртые мозги,
Вдохновенно гнали ошарашенный народ вперёд,
А впереди не видно ничего, а впереди ни зги
И кто какою правдой прав,никто не разберёт.

 
А Кубанцы пели «Кубань ты наша родина, ты вековой наш богатырь»,
Сине-малиново-зелёный флаг над кубанской радой поднимая,
Но не терпел соперничества Деникин  - белых командир,
Россию неделимой и соборной возродить желая.

А ведь деникинская армия на две трети из Кубанцев состояла,
А Кубанцы  настоящие вояки, а не то что офицерики, хранимые в резерве,
Они достойно, храбро и умело воевали,
И шли в атаки пешими и в конных лавах первыми.

Конфликт Кубанской рады и  Деникина  в конце концов,
Привёл к убийству Черновола – председателя Кубанской рады – в городе Ростове:
Деникинец, наверное, и не думал, когда стрелял о том,
Что он в деникинскую армию стрелял, в её основы...

В ответ кубанцы бросили деникинскую службу и разбежались по домам
И Добровольческая армия была обречена на поражение,
И победили Красные, и кончилась гражданская война.
И постепенно на Кубань пришло освобождение?..


Была война, а значит были в ней герои,
Выделим из них простых кубанских казаков,
Которые народной памятью и славой были удостоены
И не сносили голов своих от белых и от большевиков.

В степях кубанских самородки вырастали
Способные  к походам и к войне,
Закалёнее булата или стали,
В  снегах не мёрзнущие и не горящие в огне.

Благодаря природной ловкости и удивительной сноровке,
Непостижимой быстроте, сообразительности,
Они имели высшие оценки в джигитовке,
Невероятные ходы в военной хитрости.

Не знающие грамоты, даже и в эскизе,
Под их уверенным, началом
Ходили в дело кав-бригады и дивизии,
И повергали в бегство с поля боя царских генералов.
 
Их знали и любили тысячи людей,
И в красной армии их знали и любили,
Легенды с небылицами о них ходили,
Таким, к примеру, был и Ваня Кочубей.


В Германскую войну он заслужил за рейды по тылам
Три креста Георгия от батюшки царя -
А таких наград  не раздавали там
Безграмотным кубанским казакам  за  зря.

Он там, в германскую, оттачивал на австрияках,
Удары саблей снизу с лошади на всём скаку,
Он был удачлив и изошрен в атаках,
И принимал решения мгновенно на лету.

Кстати командиром,  там у Кочубея, был есаул ШкурО,
Командовал кубанской сотней «волчья стая»,
А после их судьбой, но как врагов уже, свело
В революционном противостоянии.

И Ваня Кочубей гонял Шкуро кубанскими степями,
Папахи волчие он с хишников Шкуро сбивал,
Управлялся лихо Кочубей с «кубанскими волками»,
И ни разу он в сшибке сабельной Шкуро не проиграл.

И не беда что Кочубей обычной грамоты не ведал,
Карта унего была особая, которая его вела вперёд,
К примеру крестик, а рядом надпись «хутор где пороли деда»
Или крестик, а рядом надпись «балка у родника где ели мёд»

А в продолжение, как говорится и того не легче
«косогор где опрокинулась тачанка».
Или «Тут живёт Максимова  федота тёща».
А ещё «Дорога на дурнэ село Казанка».

И Кочубей с такими картами по балкам не блудил
Имел, наверно, ясно-виденья природный дар
И он всегда кратчайшие дороги находил,
Например, когда от белых защищал Екатеринодар.


В Екатеринодаре Кочубей автомобиль, однажды, увидал
Он с пассажирами не стал интеллигентно объясняться,
А просто с «ахтанобиля»  двух рев-военкомовцев согнал
И поехал по Екатеринодарским улицам кататься.

А потом ,когда дознание в рев-военкоме проводили,
По доносу, что рев-военкомовец на него накапал
«Вам шож то було жалко на якый то час ахтанобиля»
Сказал комдив с обидой и заплакал.

«Та я вам раздобубу два такых ахтанобиля»
А Ваня Кочубей от роду слов на ветер не бросал:
Отбил у белых где то два автомобиля
И как обещал к рев-военкомату подогнал.

Открытая, геройская, бесхитростная душа
Она в кадетских школах при царе не утончалась,
Она и так была порядочна и непосредственно чиста
И лишь немного в понимании нуждалась.

Своих героев не ценили комиссары,
А может и боялись в преддверии своих «великих дел»
Многим самородкам из народа незаслуженная кара,
Вместо наград за преданность была уделом.

Таков комдив и командарм Сорокин, который и на Кубане воевал,
Противостоял у Кисляковской кстати белым,
Деникин сам, как полководцу, ему высшую оценку дал
И действия его считал, умелыми.


Фронтальная гражданская война кончалась,
Но по  прежнему не менее жестоко
Партизанская война по всей Кубани продолжалась,
По принципу оплаты всех долгов – за око око.

Так например в Кущёвке, а значит так же в Кисляковке,
Было два отряда белых конных партизан,
По сотне сабель – тачанки, пулемёты, разумеется винтовки,
В одном был командиром ЛУбенец – последний, из кущёвских, атаман.

Красные «Юровские» зарубили у него жену, и трёх его детей,
Порушили революцией казацкие устои
И он, как настоящий атаман, казак и настоящий воин,
Сражался, как присягал казацтву, до последних дней

И не бежал награбив золотишка за границу,
А вёл пусть обречённо, но до конца свой бой,
Он дрался за свою любимую станицу,
А потому погиб он с честью и остался навсегда с семьёй.

Кому придёт на ум теперь назвать его бандитом:
Ушёл, дай бог чтоб навсегда, времён тех беспощадный зной
И каждый за убеждения свои, присягой освящённые, убитый
Имеет право в памяти людской остаться, как герой.

А его дом стоит, построенный ещё сто лет назад
К стати до недавних лет в нём был, быть может до сих пор остался,
Кущёвский райвоенкомат
И я с него, когда то, тоже призывался.


Печально начался двадцатый век,
В корень силы тёмные станицу Кисляковскую рубили,
Сходил с земли серьёзный работящий человек,
Многих раскулачили и сослали, а многих на войне убили.

Порушены хозяйства, пашни заросли бурьяном,
Бедняки и батраки не могут быть хозяевами:
Они умеют быть ленивыми, обиженными, пьяными
Их пОсулом работать не заставиш, а тем более обманом.

Земля от прежних урожаев даёт лишь слёзы
И чтобы плуг пахал, и боронила борона,
Нужны безликие хозяйства государству, а именно колхозы,
Иначе с голоду умрёт великая  страна.

И валом началась коллективизация,
Трудное, но романтическое время на Кубани,
Императивная за  социализм в станице агитация
С верой в то, что он когда нибудь настанет.

Человек он по природе оптимист,
Конечно верилось с трудом  при этом,
В обязательный казённый коммунизм,
В справедливые для всех советы.

«Мы должны освободить народ от угнетения господского!!» -
И по всей разрушенной стране  в её развалинах,
Сначала  дурно пахло казарменным коммунизмом Троцкого,
А потом запахло, не двузначно, табаком из трубки Сталина.

И в станицах возродился крепостной закон,
И Кубань повально стала голодать,
Её схватил за горло гегемон,
От имени пролетариата.


Успокоимся, настало время думать о другом
Вернёмся вновь в кубанские поля и степи
И будем верить, что настоящая свобода в том,
Чем наполнят нас чудесные минуты эти.

Кубань! Волнистые поля без края,
Пусть у тебя не лучшие сегодня дни
Ты всёравно красивая, красивая - такая,
Что не повторимы, всё равно, в твоей истории они.

Такая вот тебе на свете выпала дорога,
Отложена пока твоя, твоей судьбою коронация,
Не надо домыслов по воле человеков, или по воле бога
Такая вот сложилась ситуация.


А какое утро-то чудесное сегодня:
Мы едем по дороге по над речкой на бидарке
И в росы падают туманы, а росы высохнут до полдня:
Из за грЕбня на востоке солнце встало жаркое.

Цветы цветут повсюду удивительно красивые,
Таинственны в мистическом тумане буераки,
И падают из поднебесья песни дивные,
И в люцерне по над берегом пасутся раки.


Мы спешим в шестой колхоз. А дело в том
Что вчера уже, почти что ночью
Сюда пригнали трактор под названием фордзон
И мы хотели  осмотреть его воочию.

Вот он четырёхколёсный, как современный белорусь,
Но без кабины, раскорячился железными колёсами на землю встав,
Колхозный агроном сказал: «Товарищи, а ведь я его боюсь»
И засмеялись все - слов агронома не понЯв.

Фордзон стоял среди двора, железный непоколебимый,
Бензину наглотавшись, важный, как бригадир колхозный на току,
Гордый от понимания своего значения и силы,
С заводною ручкой под радиатором,
                словно с цигаркой или казацкой трубкою во рту.

Наверно мудрый агроном был в чем то правым:
Когда боялся что железный конь сей будет в поле не опрятным,
Появятся везде его следы, затоптанные почвы и канавы,
И появятся на нивах не кучки конского навоза, а масленые пятна.


Колхозы создавались добровольно принудительно,
Теперь иного не могло в станице просто быть,
Только в колхозе и лишь в колхозе исключительно,
В то время можно было, хоть как ни будь прожить.
 
Колхозы тракторами прирастали,
Но как назло в те роковые годы,
На всей Кубани земли урожаев не давали
И не всегда причина, видимо, была в погоде.

Каждый год смертельной плахой был от недорода,
Житница страны ушла в коллапс , в занапад:
До последних зёрен продразвёрстки отнимали  у народа
И везли составами Кубанский хлеб на запад.

Для осуществленья планов ГОЭРЛО нужна была валюта,
На первом месте было планов громоздьё,
Ну что ж, если в агонии голодной смерти замычит Иван или Анюта
Ну что-ж, если там сотня, тысяча а то и миллион умрёт.


Так и случилось - умер на Кубани миллион народу -
Тридцать первый, тридцать третий год -
От преступного вождизма от недорода,
И никто, никто советскому народу не помог.

И вымирали целые семейства,
Голгофой стала им любимая станица,
Что это? Божья кара запорожцам за их давние злодейства,
Или победы дьявола не стоит выяснять,
                а стоит Помолиться, помолиться, помолиться.


Лихолетье мИнуло и всё же выжила моя Кубань,
И всё же выжила моя станица,
А значит есть надежда, что другие времена настанут
И есть надежда, что наконец то чудо сотворится.

Нарастало планов пятилетних громоздьё,
Как оказалось партия на ветер не бросает слов,
И вышли, как обещалось планом ГОЭРЛО
На поля страны сто тысяч тракторов.

И катались трактора железным колесом в широком поле,
Но всё таки висела на гвозде сума:
У «партии народной власти» пёрло через край железной воли,
Но в дефиците было доброго рассудка и здорового ума.


Менялись постепенно ценности в станице,
Появлялись в ней застрельщики, ударники, новаторы
И появлялись настоящие герои сельских будней - трактористы,
А если на безличном, языке - механизаторы.

И специально молодые казаки в степУ не мылись
И было им особенно тогда приятно,
Когда они до хаты шли, а станичники дивились
С завистью на них самих и на их одеждах масленые пятна.

И даже специально они мазали себя в мазут,
Чтоб говорить одним своим лишь видом о себе без слов,
А у трактористов был тогда отнюдь не лёгкий труд:
Что значила одна лишь ежедневная подтяжка шатунов?...


В геройских или в простых и ротозейных днях
Хотелось бы, чтобы люди помнили об этом:
Если Петроград построен на людских костях,
То на каком фундаменте была построена страна советов?...