А мы с Москвой почти совсем родные,
Я родилась в роддоме на Щипке,
Когда ей восемьсот перевалило.
Плюс пятьдесят теперь и ей, и мне...
Волшебные воспоминанья детства...
Монетчиковский,
Где-то по соседству - «Рот-Фронт»,
И запахов наплывы - то шоколад, то карамель,
Лишь только выйдешь из дому за дверь,
Как далеко и мило всё теперь,
И как давно всё это было.
Было!
1.
Вот двухэтажный деревянный дом,
На семь семей- одна квартира.
Я здесь живу на первом этаже,
И все по очереди моют небрезгливо
Одно очко на двадцать «М» и «Ж».
Снаружи дом оштукатурен, крашен в жёлтый
Был так давно,
Что требовал ремонта уже тогда:
Весь в трещинах стоял, прорехах, пятнах...
Снесли его в конце шестидесятых,
И дом «13» на Монетчиковском пятом
Лишь в памяти остался навсегда.
Обрушив тайно штукатурку на стене,
Мы щепы отдирали с брёвен темных.
А дальше шёл турнир весёлый,
Где раз победа улыбнулась мне:
Составлена из выдернутой дранки,
Всех выше у меня взлетела рамка,-
В шесть лет такой невиданный успех!
А выше только голуби летали.
«Монахи», «Чистые», - у дяди Вани
В углу двора, средь дровяных сараев,
Была такая голубятня!
Ещё там жили кролики и пёс...
Подолгу пропадала ребятня там.
Он много чистой радости принёс
Нам добрый однорукий дядя Ваня,
(Хоть пьянством доводил жену до слёз).
Мы много интересного узнали
О сказочно далёком Птичьем рынке
И о приёмных пунктах на бутылки.
Ещё впервые поняли всерьёз,
Что и с одною левой можно жить,
И всё уметь, не унывая,
И всех любить, всегда весёлым быть,
И что война - «Старуха злая!»
2.
В другом конце двора – глухой забор
Из толстых и высоких досок,
Перед ним
Стояли молодые клёны, липки,
Газон «турецких трав» под ними
Всегда в тени почти что был,
(Поскольку ветви все переплелись деревьев).
Забравшись на забор,
Что было так не просто,
Я иногда восторженно глядела,
Как там кто-то взрослый
По настоящей улице ходил!
Ведь вообще-то строго-настрого ходить
К тому забору мама не велела.
А посреди двора – широкая скамейка,
Два исполинских ясеня над ней,
Настурций клумба в обрамленьи
Стоящих боком красных кирпичей.
Двор окружён кирпичным был забором
И тыльной стороной «чужих домов».
Так что кирпич не добывали мы особо -
Из старых стен со всех сторон
Из древней каменной ограды
Вываливался сам. И был таков:
Не разбиваясь падал
В количестве «бери-не-надо»
И брали, кто хотел, без лишних слов.
3.
Единым центром нашего двора
Был врытый в землю у скамейки стол.
Под ним, на нём и около него
Вся жизнь текла с утра и до утра.
Сперва под ним возились малыши:
В кулички, в «дочки-матери» играли.
Мы поутру во двор всегда спешили -
Чтоб самым первым выйти на гулянье!
Здесь женщины готовили, стирали,
Вслух обсуждая новости, дела.
По вечерам мужчины «заседали»,
Играли в карты, «резались в козла».
Здесь ели, пили, пели, веселились,
Влюблялись, ссорились, при всех мирились,
Справляли праздники. Поминки – иногда,
И чаще вместе.
И друг про друга знали всё.
Почти всегда.
4.
Был въезд во двор с обратной стороны
Крыльца дубового родного.
И было до него идти вкруг дома
Почти что долго,
Но не было короткого пути.
И по брусчатке настоящей
Шагала вдоль стены я до угла,
Где не соседи, а родня моя жила:
Дядя Серёжа, Туся, ТётьНаташа.
Я часто застревала там в гостях, -
У них совсем-совсем всё по-другому:
Свой садик с вишней, дикий виноград,
Крыльцо из мрамора и чугуна с узором,
И только их!
Дверь мягкая и черная обита
Чудными гвоздиками,
Дальше – вовсе рай.
Там всё таинственно и удивительно.
Мне рады – только кнопку нажимай.
Откроют ТётьНаташа или Туся,
Но в гости к ним
Не скоро соберусь я, -
Лишь через двадцать лет.
Пока хожу я только к ДядьСерёже,
Мы дружим с ним на равных и серьёзно,
Хоть он двоюродный мой дед,
А мне шесть лет.
5.
Двойная дверь.
Вхожу, и в полумраке
По четырем ступенькам вверх.
На вешалке стенной-
Пальто и платья,
А рядом
Намертво прикованный
Висел
Огромный мотоцикл - «трофейный».
Он ужас вызывал благоговейный,
Поскольку чудился мне в нём одновременно
Фашист, Кощей и Очень Страшный Зверь.
Налево – крохотная кухня,
Где помещается одна плита.
Уборная – отдельно, тесно,
Но даже в ней -
Уж-ж-жасно интересно:
В сливном бачке, там, где журчит вода,
Живой мотыль и трубочник хранили,
А на полу – в корытце и в земле,
Там червяки другие жили...
И снова дверь, уже «гостинной», и за ней
Сергей Иваныч за столом сидел
С своею неизменной трубкой
И спрятанной в усах улыбкой,
А бороду сжимал в другой руке.
С ним рядом у тарелки – кот Фома,
И на коленях Дезька-пекинес,
А слева светится подводный лес:
Огромных кубиков стеклянная стена,
Аквариумы – чудо из чудес!
Ещё в гостиной были книги и буфет
(В одном шкафу вмещались еле-еле).
И стула три. Но если б трое сели,
Четвёртый ни за что б уже не влез!
А из гостиной в спальню
Дверь, как ниша -
Проходишь будто в арку из воды.
Подсвеченные гроты, пузыри...
И рыб, конечно же,
Не меньше «тыщи»!
Неон, скаляры, барбусы -
Ух, ты!
А в спальне – старая железная кровать,
Стол «письменный» и «туалетный»,
И кожаный диванчик - «кабинетный»!
И горы самых-самых разных книг.
Когда-то дядька инженером был известным.
Я же знала инвалида.
Он с палочкой по комнате ходил,
Гулять на кресло на крыльце спускался,
С постели иногда не поднимался,
Но видом не был никогда уныл.
И был огромен интересов наших мир.
Его не очень взрослые любили:
Шутник и ядовитый острослов.
Я помню фразу из его любимых слов,
(её мы вновь недавно оценили).
Сначала патетический запев:
«Все люди делятся...»
И пауза. Потом
Он с сожаленьем добавляет:
«...на говно...»,
И снова пауза. Огромная такая.
А дальше – слушающий думает, что знает, -
Ан, нет!
«Говно – и так себе!!!»,
Вдруг заявляет дед.
И сквозь довольный смех он добавляет,
Что про свою персону не скрывает,
А как оценивает сам себя его сосед?
6.
Но надо мною никогда он не смеялся.
Подшучивал немного и беззлобно,
И без обид,
Ведь верили мы оба,
Что буду я ученый и биолог,
И может быть, что даже знаменитый.
Биолог, археолог и историк,
Все вместе, всё сливается в одно,
Когда мой дед, прищурившись раскроет
Табак медовый, что в коробочке с «Арго».
И поплывут рассказы чередою,
Помчится пра-пра-прадед на коне
От пирамиды к шлимановской Трое,
Степями и лесами к Подмосковью
Олянчик скачет к будущей жене.
Её найдет среди славянок-поселянок...
И в доказательство идеи этой дед
Вдруг в тюбетейку гордо облачался
«Так что, имеем отношение к Орде!»
И очень заразительно смеялся.
Да, дедушка был вылитый татарин,
Так что Олянчика представить было просто.
А у крыльца торчал гранитный камень -
К нему коней привязывали гости,
Когда на свете не было машин!
И завороженно глядела я на щит,
Кольчугу, шлем, трезубец искривлённый -
(Они висели в спальне на стене),
И даже дух захватывало мне, -
Ведь в этом был наряде хан, влюблённый
В прекрасную прабабушку мою...
И трогая доспехи, я стою
Так близко к ним,
Как будто рядом с ними!
Но тихо тает от колечек дым,
Слабеет аромат медовый.
Мы снова вместе с дедушкой сидим.
И завтра я приду к ним в гости снова.
Я бы в гостях сидела целый день,
Да ведь гулять-то тоже надо,
Иначе и не вырастешь совсем.
И дедушка тут «со-ли-да-рен» с мамой...
И вот, напившись чаю с мармеладом,
И попрощавшись, я иду к себе.
Но всё-таки, немножечко не сразу.
Сначала я не буду возвращаться,
А за угол ещё пройду, там где
Как раз под нашим собственным окном,
Уже совсем кончается наш двор.
И если у стены прокрасться,
Чтоб не увидели ни бабушка, ни мама,
(Поскольку мне сюда «Нельзя! Не надо!»),
То можно с Улицей увидеться тайком.
7.
Ах, Улица! Где бегают машины,
Старьевщик хлам меняет на шары,
А в лавке слева (от калитки видно)
Из бочек черпают капусту и грибы.
Теперь не верится, но правда ведь, бочонки !
С селёдкой бочка, с маслом и с икрой...
Вот только цвет её никак не вспомню...
Наверно, с красной.
А, быть может, с чёрной?
Ну, с «паюсной», раздавленной такой.
У нас на праздник бабушка пекла
Огромные блины. Их ели с маслом,
Сворачивая в трубочку с икрою.
(А! Точно! Точно помню – с красной!).
И колбаса бывала лишь на праздник,
И сладкий «мусс малиновый белковый».
(А из желтков мне тёрли «гоголь-моголь»)
Ну ладно, хватит про еду.
Нет, не могу...
На Новый год на ёлке украшеньем
Висели мандарины и печенье.
За хвостик – яблоки,
на ниточках – конфеты,
Да пара шариков.
Игрушки-самоделки:
Бумажные, картонные, из ваты...
Но всё ж на ёлках было пустовато,
Поскольку всё съедалось очень быстро,
Что можно было дотянувшись снять,
И очень редко вешалось опять.
Пирожные: эклеры и безе -
Готовились на Новый год отдельно.
А пироги-
Ну, просто объеденье!
Уж здесь давали поучаствовать и мне,
И первой пробовать – так это непременно!
Всё. Больше я не буду о еде.
8.
Мы с папою зимой нечасто,
Но на Улицу ходили,
Когда машина мимо проезжала,
Которая сугробы убирала,
Что дворники лопатами свалили
Вдоль кромки Улицы, у тротуаров.
Бродили за машиной мы часами,
Поскольку очень интересна нам была
И очень добрая машина и живая!
Совсем не страшная, хоть сильная.
Смешная! Серьезная.
Она жила
Отдельно от всего...
И я не связывала жизнь её
С водителем.
«Чистилка снега!» -
Её мы называли меж собой.
Вот! Вон она! Урчит и едет...
Большие руки деловито загребают
К себе сугроб,
Где грязен снег.
Снег рассыпается отдельными комками
И на лопатках вверх трясется-едет
На вершину транспортера.
Оттуда- бух! - и в кузов-грузовик.
Тот ждёт, когда загрузят «грузов»,
Сосредоточенно урчит...
Потом весь снег увозит
К реке-Москве, что подо льдами спит.
А «ЧИстилка» ползет к другому месту,
И у сугроба ждём мы с нею вместе.
И вновь по очереди руки загребают
Со снегом грязь и мусор, а потом
На Улице так чисто становилось,
Что наш внутри напоминало дом.
Тогда с машиной мы прощались
И говорили ей: «Пока!»
И в двор родной свой возвращались.
9.
А во дворе на горке жизнь текла.
И дети, папы, бабушки и мамы
Её все вместе строили всегда.
Потом водой из ведер заливали.
И мы катались, днём играли.
А ночью взрослые там «дурака валяли».
Так зимние шли дни и вечера.
Дней через десять
После встречи с Новым годом.
(Я знала – это маленький мальчишка),
Весь двор утыкан был рядами
Ненужных выброшенных ёлок.
Мы среди них «в лесу» играли,
Хотя представить лес
Умели лишь по книжкам.
10.
Ещё об Улице одно воспоминанье,
Но связано с весною, с Первомаем.
С утра в квартире нашей репродуктор -
Большая черная тарелка,
Кричала, пела и смеялась.
Играли марши, хоровые песни.
И я с восторгом пела с ними вместе.
Особенно мне нравилась вот эта:
«Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна!»
Ещё мы во дворе орали дружно,
Поскольку радио гремело над районом:
«Мы идём, мы поём
По асфальтам, по бульварам, по садам!
Мы идём, мы поём,
И Москва улыбается нам!»
А «Широка страна моя родная»
Таким восторгом сердце наполняла.
И мы кричали, пели,
Верили и знали,
Что вся страна действительно поёт,
И вся Москва на демонстрацию идёт,
И что родители пойдут на праздник с нами.
А день я помню
Был и солнечный и теплый.
И ребятишки как игрушки сами,
Сидели на плечах у пап и дядей,
Размахивали маками, флажками,
Цветными шариками, рвущимися в небо,
Поскольку "водород" в них надували.
Весь город был украшен очень ярко:
Бумажные гвоздики или маки.
И флаги – много-много самых разных,
Но в основном, конечно, красных.
Нам для веселья покупали
Свистульку, говорившую: «Уйди!»
И склеенный из крашеной бумаги
Стремительно дразнящийся язык.
А эскимо?..
А леденцы?..
А газировка!!!
Нам было весело со всеми прошагать
А не шагать – казалось так неловко.
А не кричать, когда орёт толпа
В сто тысяч глоток?
Да ведь оно само из горла рвётся
В честь Ленина и Партии «Ура!!!»
11.
Здесь кончилось моё в Московьи детство.
Теперь оно в другом продлится месте.
Теперь мы в отпуск будем «наезжать»
Раз в год домой из дальних гарнизонов,
Где служит папа – младший лейтенант.
И очень часто будем вспоминать
Наш двор и праздники -
Тот шумный Майский
Или тихий Новогодний.
И никогда не будем пропускать
По радио иль телевизионный
Мы репортаж,
Что с Красной площади идёт,
Когда Парада время настаёт,
Что празднику Победы посвящённый.
Взрослеть пришлось далёко от Москвы.
В провинциалку незаметно превратилась.
Лишь в восемнадцать возвратясь в столицу,
Москвичкой быть - пришлось учиться.
Но дотянуть до однолеток не смогла.
Мне было дико многое, в привычку
Вошедшее для одноклассников.
Была по убежденью в комсомоле,
И верила не в Бога, в Коммунизм.
И жизнь вокруг не стала мне знакомой.
Да и теперь не все понятно в жизни.
Моя Москва, нам хорошо вдвоём.
И я не в силах никуда уехать
Надолго.
Даже если за мильон.
Надеюсь, вместе и во здравьи встретим
С тобою обе
Двадцать первый век.
А там, глядишь, за рюмочкой отметим
(Совсем тихонечко) – моё столетье.
И ты, с годами лишь помолодев,
Ты разменяешь свой
Десятый век.
Салют, Москва!