Пенсионер Андрей Михайлович Ярцев, человек оптимистичный и дружелюбный, за прожитые годы всего раза два-три подвергался легким кожным заболеваниям, да и то в раннем детстве, а тут вдруг впервые подхватил чесотку. Всю кожу на себе чуть ли не до крови счесал. Подумает о чем-нибудь плохом и чешется. Из-за этой самой чесотки сон потерял.
Доктор предписал ему успокоительные капли и посоветовал глядеть на мир легко, без волнения, как корова на шальной автомобиль, готовый раздавить ее в лепешку. Но Андрей Михайлович не мог последовать такому вредному совету для здоровья совести, хотя и понимал его пользу для долголетия жизни. Так что оставалось одно: продолжать чесаться до конца своих дней.
Больше всего у Ярцева чесались кулаки. Это оружие могло бы приструнить любого негодяя, обладая оно богатырской силой, или хотя бы внушительным размером, чего нельзя было сказать, глядя на немощного пенсионера, который производил впечатление лишь тем, что имел необхватный габарит своего тела и маленький рост. Сосед Ярцева по лестничной площадке (сорокалетний весельчак и вечно безработный Григорович) не раз подтрунивал над стариком: «Тебя, Михалыч, легче перепрыгнуть, чем обойти».
Но Ярцев был, как говорится, мал да удал. Во-первых, он всегда имел при себе личное нерушимое мнение по разным вопросам. Во-вторых (насколько было ему известно), никто в его роду не обладал столь глубоким сознанием, каким обладал Андрей Михайлович, – сознанием того, что все люди на земле созданы одним Богом и состоят из одинаковых божественных молекул; а значит, обязаны ценить и взаимно оберегать друг друга от физического истребления и от унижения человеческого достоинства.
При всей терпимости Андрея Михайловича к молодому главе района Григорию Савельевичу Ерошенко, который не осознавал своей исторической связи с родным народом, и кого многие пожилые граждане между собой почему-то называли Гришкой Распутиным, у Ярцева всё чаще возникало желание встретиться с ним и как следует поговорить по душам. Напомнить ему то время, когда он – Гриня Ерошенко, – будучи ребёнком, не раз был замечен верхолазом на садовых деревьях одного и того же частного владения, где без спросу набивал полную пазуху фруктами от недостатка витаминов в организме; но однажды был пойман с поличным и долго умолял хозяина сада (которым оказался бухгалтер трикотажной фабрики Андрей Михайлович Ярцев) не причинять физического вреда, слёзно дав клятву быстро повзрослеть и начать уважать чужую собственность.
Не прошло и недели после той клятвы, как Андрей Михайлович узнал о том, что Гришка, будто назло, участил варварские набеги на чужие сады, опустошая плодовые деревья, ломая ветки и безжалостно вытаптывая босыми и быстрыми ногами овощные грядки – плоды чужого труда. Уже тогда «с отцовской горечью» Андрей Михайлович разглядел в потрошителе садов привычку к пустым обещаниям; однако, продолжал надеяться на то, что может быть, с возрастом непутёвый мальчишка изменится в лучшую сторону.
И вот по истечении лет, в декабре, судьба свела Андрея Михайловича с Григорием Ерошенко.
Произошла встреча.
Ерошенко принял пенсионера в своем кабинете, доброжелательно, с неподдельной улыбкой. Даже из-за стола вышел и руку пожал.
Ярцев растерялся. В ответ лишь приветственно кивнул безволосой головой, уронив на пол каракулевую шапку; но быстро подобрал ее и сел на стул.
- Какими судьбами к нам, Андрей Михайлович?.. – улыбнулся Григорий подсаживаясь напротив.
- Да вот... хочу спросить...
И Андрей Михайлович, почесав затылок, спросил:
- Когда счастливо жить будем? Когда наступит электрификация всей страны и тому подобное? Когда сказка былью станет?
- Не понимаю...
- Вот именно.
- Что именно?
- Всякое. Голову наводняют опасные мысли. Бунтарские! Ты это учти. В народе
звериная сила растет! Такой силе зубами дерево перекусить – плёвое дело! Ведь если внутри той силы конец терпенью придёт... – многим не поздоровится!
- Какие проблемы, дядя Андрей?..
- Мировые! – ответил Андрей Михайлович. – Григорий, поменяй барское кресло на табуретку, поелозь на ней годика два, может, поймешь: что бывает, когда телу неловкость приходится ощущать!
- Что бывает?
- Душа мается, а сердце от злости изводится. Всем людям всякие удобства иметь хочется и для души и для тела, чтобы потреблять жизнь вместе с радостью!
- Вы это о ком, дядя Андрей?
- О пенсионерах, например, – соскользнул в нижний регистр голос Андрея Михайловича.
Ерошенко вышел из-за стола и стал расхаживать по кабинету.
- Ну вы и даете, старички! Ох, вы и привередливые! Вам ну никак не
угодишь! Асфальт во дворах залатали? Детские городки выстроили? – Что еще нужно?
Пенсионер зачесался.
- По твоему, сколько мне годков? – ответь на этот простой вопрос.
- Не знаю, – нахмурился Ерошенко. – Двести или триста...
- Пусть будет так. На кой ляд тогда древнему старику ваши городки? Что ж
прикажешь мне, остаток лет в песочнице детским совком ковырять? Видать, каким ты был Гришкой без отчества, таким и остался– карапузом! Солидности в тебе нет.
- Чего Вам нужно? – терял терпение Григорий. – Поймайте золотую рыбку, вот
у нее и просите всё, что желаете. Я Вам за один день рая на земле не создам.
- Эх, куда тебя занесло! Его и Господь не сотворил.
- Кого?
- Рай на земле.
- Тем более! Значит должны понимать, что я не Бог!
- Тогда чего слова зря на ветер бросаешь?
И тут Ярцев как-то яростно зачесался. Чувствовал он себя неловко: сидит молча и чешется, как пес шелудивый. Терпения нет, никакого. Всё тело зудит. Когда в нескромном месте зачесалось, Ярцева в пот пробило; что делать? – депутат в упор смотрит.
- Ну-ка, погляди за окно, чего там делается?.. – попросил пенсионер.
Пока Ерошенко смотрел в окно, Ярцев успел почесаться.
- Ничего там нет...
- Разве? А мне послышалось, будто под окном граждане митингуют.
Пенсионер облегченно вздохнул.
Возникла пауза, так как Ярцев не знал, о чём дальше вести беседу, а Ерошенко и вовсе не желал разговаривать.
- Вот что, дядя Андрей: хотите, мы на Ваше имя автомобиль оформим – «Запорожец»? Как ветерану второй мировой войны, – предложил депутат. Желая хоть чем-нибудь угодить своему народу в лице Андрея Михайловича, Ерошенко хлестко ударил кулаком в свою ладонь, как бы утверждая непоколебимое решение выполнить обещание...
- К чему мне твой автомобиль?
- Ездить.
- Ты сперва дороги отремонтируй. Да пенсию прибавь. А то ведь мне и на
стакан бензина денег не хватит.
- Опять ты за свое…
- Ты мне не тычь! Шалупень пузатая.
- Ну, всё. Уходите.
- Куда? Может, сразу на кладбище? Куда прикажешь идти? Чего насупился?
Значит, так: никуда я не уйду, пока ты мне не отдашь мой автомобиль. Что, слабо слово сдержать?
- Прямо сейчас?.. Это невозможно.
- Вот! – воскликнул Ярцев, обличительно ткнув указательным пальцем в потолок. – Что и следовало доказать. Одни пустые обещания. Ты, Григорий, вот что сделай: подари мой Запорожец детскому интернату. Пускай ребятишки на нём радость изучают. Если не выполнишь мою просьбу, не жди от меня доброго слова. Я с тобой здороваться перестану, и не буду глядеть в твою сторону. Понял ты меня, дармоед? И нечего на скулах желваками играть!
- Дядя Андрей, уйди от греха подальше...
- Не от греха, – от грешника ухожу я. Завтра отправлю письмо в газету. Пускай
весь город узнает, какой ты есть колорадский жук вредитель.
Направляясь к выходу, Ярцев обернулся в сторону Ерошенко и сказал:
- Гришка... будь человеком.
И вышел из кабинета.
У двери своей квартиры Ярцев встретил соседа Григоровича.
- Чего в замочную скважину подглядываешь? Решил квартиру обворовать?
- Да ты что, Михалыч?.. Я подумал: может инфаркт у тебя. Не видел, чтобы ты
из квартиры выходил. Двадцать минут в твою дверь звоню – никто не открывает.
- Пить меньше надо. Тогда бы заметил, что звонок у меня не работает. Чего
понадобилось?
- Валерьяновые капли нужны. Второй день чесотка донимает. Из-за нервов, наверное. А может, зараза какая-нибудь?..
- Об вас, алкашей, любая бацилла зубы поломает, - ответил пенсионер, вставляя
ключ в замок металлической двери. – Не думай о плохом, перестанешь чесаться.
- Легко сказать...
И Григорович зачесался. Глядя на него и Ярцев зачесался.
- Ладно... зайди ко мне, – сказал Андрей Михайлович.
- Зачем?
- Некролог будем сочинять на Гриньку Ерошенко. Умер он при родах пользы человеческой – от натуги. Скончалась в нем последняя попытка стать полезным человеком, – сдохла она раз и навсегда! Сообразил, о чём разговор?
- Ты чего, Михалыч?.. – Григорович поскрёб пальцами за ухом. – Он ведь вчера
в нашем районе народную аптеку открыл. Между прочим, цены на лекарства такие... как их... ниже рыночных. Зря ты на него, Михалыч, бочку катишь. Слышь, а для чего некролог нужен?
- Ишь как развезло тебя... Какой некролог?
- Ну... этот... для жмуриков.
- Иди, проспись, мумия заспиртованная. Докатился до ручки. Уже покойники
тебе мерещатся. Я ведь образно сказал…
- Ты, Михалыч, того... не обзывайся. Я же тебя уважаю.
- Ты всех уважаешь, когда опохмелишься.
- Не правда. Только тех, кто меня уважает. Ты ведь меня уважаешь?
- Ладно, Пётр... ступай к себе домой, поспи маленько для здоровья. Пусть тебе
сон хороший приснится.
- Какой?
- Не знаю, – пожал плечами Андрей Михайлович. – Какой-нибудь.
- Погоди, Михалыч, не закрывай дверь.
- Чего ещё?
Григорович подошел к старику поближе, наклонился и зашептал ему на ухо: «Спасибо за добрые слова. Я согласен. Давай свой некролог, я его Гришке лично в руки передам».
- Ты чего из себя полоумного корчишь?
- Ничего я не корчу, – обиделся Григорович. – Если надо для благова дела,
в государственном маштабе так сказать, то я это... как его?.. как тот Герасим – на всю херню согласен. И ничего мне за это от тебя не нужно. Даже капли твои нервные. Видишь? – я уже ни чешусь. Ты только не кричи.
- Я молчу.
- А я тебя прошу: не ори на меня! Скажи мне какие-нибудь ласковые слова.
- Отстань Пётр... Ты пьян.
- Михалыч, пожми мне руку, и я отстану.
- Убери ногу от двери.
- Андрей Михалыч Ярцев, перестаньте грубить. Чучундра лысая! Хочешь,
завтра о тебе некролог напишут?
- Хорошо, хорошо... Извини. Давай не будем шуметь. Нам с тобой делить нечего, поэтому предлагаю заключить мировую. Ни о ком некрологов сочинять мы не будем. Пускай все живут, как умеют.
- Пускай живут, – прослезился Григорович. – Ты, Андрей Михалыч, прости
меня. Я чуток лишнего употребил. Спасибо тебе.
- За что?
- За то, что милицию не стал звать. За что ещё?.. не помню... Неважно. Я
теперь, Михалыч, за тобой – в огонь и в прорубь. Что скажешь, то и сделаю.
- Тебе надо отдохнуть.
Григорович пожал старику руку с благодарностью за его заботу.
- Иди домой, – вежливо произнёс Ярцев. – У нас еще будет время поговорить.
- И всего-то? А по маленькой?.. за будущее завтра!.. Чё завтра будет, не
знаешь? В какое время солнце над землёй засветит?
- Ступай, усни. Как засветит, я тебя разбужу.
- Смотри... не обмани!
Ярцев заботливо подхватил соседа под руку, чтобы тот чего доброго не упал, помог ему переступить порог дверного проема и, выйдя обратно из его квартиры, тихо закрыл за собою дверь. Но, услышав за дверью громкое падение человеческого тела, Андрей Михайлович остановился и прислушался. Постоял немного. Почесал голову. Огорченно махнул рукой и, «по-собачьи» стряхнув с полинялого полушубка талый снег, вошел к себе в дом.