* * *
После похорон матери деревенский парень Лёва Худой за пьянство возненавидел отчима и затосковал по родному отцу Петру Аркадьевичу, сталевару с тридцатилетним стажем, всей душой преданному диктатуре пролетариата.
Привыкнув к одинокому и холостяцкому образу жизни, сталевар согласился приютить у себя родного сына и выделить ему комнату в большой городской квартире, где кроме самого Петра Аркадьевича и его охотничьей собачки таксы другой живности не водилось. Но, с одним условием: сын должен устроиться на работу, а не сидеть иждивенцем на шее у родителя.
Вот уже третий месяц как Лёвка оставался не у дел. Не сказать, что талантов не имел, и не то чтобы руки не с того места росли, а по причине скупости работодателей: «Вкалывай на них как папа Карло, а денег… – меньше чем у нищего на паперти».
Чтобы не испытывать угрызения совести перед отцом, бывший клубный работник Лёва Худой стал зарабатывать деньги на свадьбах, каждую субботу играя на аккордеоне и помогая тамаде веселить народ.
В свободные минуты (а их у него было предостаточно) Лёва, имея уважение к своей душе, любил сочинять для неё романсы, которые равнодушно воспринимались его отцом, любителем военных маршей и казачьих песен.
Ежедневно, не уставая решать проблему «отцов и детей», Петр Аркадьевич наставлял сына на путь истинный:
- Ты, милый мой, совсем отбился от полезных поступков. Делать тебе нечего,
так ты целыми днями пианино на себе таскаешь, - подтрунивал над своим чадом пролетарий, кивая на аккордеон, клавишами похожий на пианино.
- Неправда... – хмурился Лёва. – Я люблю трудиться. Только ведь труд
создал из обезьяны человека вовсе не для того, чтобы человека превратить в ломовую лошадь, тем более задарма… Я четыре года музыке учился. Учеба тоже работа.
- По клавишам пальцами шлёпать, да звуки ушами ловить, – невелик труд. И
нечего спорить о том. А если такой грамотный, тогда объясни мне, дураку старому, кто ты есть по сути своей? Молчишь?.. Так Я тебе скажу: ты есть наглядное пособие процесса человеческого старения. И я когда-то изучал жизнь молодыми глазами. Но теперь я далеко ушел от молодых лет, а ты остался позади меня познавать мои следы и теперь идешь по ним. Так что ничему новому ты меня не научишь.
- Я не собираюсь тебя учить, потому что следы твои не изучал, - смело заявил
сын, обижаясь на претензии отца. - Я, может быть, шел по стопам моей мамы Полины Андреевны, потому что хотел быть схожим с ней душевностью характера.
- Ты на нее и без того похож. Мужского облика в тебе мало осталось. Волосы
отрастил как баба! Даже косичку на затылке бантиком перевязал. Сын ты мне или
дочь - сомнения берут.
Лёвка обозлено хлопнул входной дверью и ушел к тамаде на квартиру.
До сорока лет Тамада жил не громко: в грудь кулаками не стучал, чтобы доказать какое-либо превосходство над другими людьми.
На сорок первом году жизни он подцепил распространённый в обществе вирус, –
заболел завистью к богатым людям и получил осложнение на голову, а именно:
психоз на почве материальной неполноценности. То есть, боясь остаться без рубля в кармане и прожить остаток своего века в нищете, он неврастенично придумывал всякие способы заработать как можно больше денег, что впоследствии перешло в манию.
Одиннадцать лет прошло с начала «болезни», но тамада так и не излечился. О богатых отзывался нескромно: «Денег – куры не клюют, а мозгов нет. Везет дуракам. А тут семи пядей во лбу, да нет везения».
При этих словах он слегка постукивал мелким кулаком по своей лысой голове.
- Не всё деньгами измеряется, - однажды заметил квартирант Лёвка.
- Ты прав – как моя правая рука даже правее. Кстати ты уж извини меня, но со
следующего месяца я стану брать с тебя деньги за аренду комнаты. По пятьсот рублей.
- Я не смогу столько платить!.. Так у меня ничего на жизнь не останется!.. -
оторопел квартирант.
- Вот именно, - заулыбался тамада, ткнув указательным пальцем в Лёвкину
грудь атлетического сложения. – Пошутил я насчёт оплаты. Ты осознал значение денег? То-то!
И тамада ударил в присядку, продемонстрировав несколько танцевальных элементов с выкрутасами ног.
- Каждое утро вместо зарядки, - объяснил он свое поведение.
Затем подсел к Лёвке за кухонный стол, уставился ему в лицо и, будто опасаясь чужих ушей, произнёс негромко:
- Пойдём со мной деньги делать?
- Это как... – на станке печатать?
- Нет. От руки рисовать, - подковырнул тамада.
* * *
В конце недели, поздним сентябрьским вечером, в одном из пятиэтажных домов в железную дверь квартиры № 13 позвонили две женщины, – сначала одна, затем другая.
- Что нужно, заблудшие овцы? – спросил хозяин квартиры, распахнув дверь.
Вид у него был грозный.
- Деньги собираем на похороны, - ответила та, чьи годы доросли до седых
волос.
- В первом подъезде дедушка умер. Сто два года прожил, - грустно подхватила
сухощавая женщина лет двадцати семи.
- Мало прожил, - забасил мужик. – Протянул бы еще лет сто, я бы полтинника
не пожалел, а так... не больше пяти рублей.
Выбежав из подъезда, женщины юркнули в машину.
- Сколько осталось домов? – спросил водитель «Запорожца».
- Два дома, - пробурчал Лёвка, елозя на переднем сиденье.
- Молодцы! - похвалил женщин тамада, прибавляя скорость. -
Поработали на совесть.
- Может, не стоит мертвяков беспокоить?..
- Ты, Лев Петрович, зарабатываешь деньги за счёт коллективного творчества, с
помощью фантазии, так сказать... И жмурики тут ни причём. Все живы и здоровы. Усёк?
- Какая следующая фантазия? – спросил Худой выражая на лице недовольство.
- Не всё сразу. Дома поговорим. А ты, милашка, - обратился тамада к молодой
женщине, - ртом чихай, а то нос отклеится. И ты, баб Кать, паричок поправь.
* * *
На следующий день в обеденный час, тамада привел к себе домой целую гвардию дамочек с пышными телесами и устроил вакханалию.
- Помянуть надо, - сказал он Лёвке и сунул в карман его пиджака пухлую пачку
денег.
- Что это?
- Твоя доля. В нашей компании ты моложе всех, так что беги за бутылкой и
начнем поминать, всех разом; а их, усопших, по нашему списку набралось целое кладбище… - пошутил хозяин квартиры.
Гвардия женщин на удивление оказалась прожорливой и пристрастной к спиртному. За два прошедших часа Лёвка бегал в супермаркет и три раза выставлял на стол бутылки со спиртным. Дальше тянули спички, за чей счёт покупать выпивку и закуску. Тянули неохотно. Многие отказывались. Пришлось бабе Кате выступить инициатором дополнительного условия к жребию. У того, кто уклонялся от обязанности бежать в магазин или не желал вносить в общий банк деньги на спиртное и закуску, компания имела право изымать личную одежду. Пожалел деньги – снимай с себя любую вещь. Отказался бежать в магазин – снимай ещё… С условием бабы Кати все согласились…
Уже часов через пять разомлевшая от спиртного компания имела пляжный вид. Тамада стоял в семейных трусах и разливал по рюмкам. Женщины сидели: кто без юбки, кто без колготок, а кто и вовсе в одном нижнем белье. Смелее всех остальных выглядела баба Катя. Не желая расставаться с деньгами и бегать в магазин, она сидела за столом, в чем мать родила.
Стеснительный квартирант денег не стал жалеть после того, как изъяли у него пиджак, который он просил вернуть, когда надо было по холоду бежать в магазин. Всякий раз перед его уходом к нему приближалась какая-нибудь кокетливая дамочка и, целуя в щечку, брала у него денежный залог: не вернешься обратно – потеряешь деньги.
Но деньги имеют свойство тратиться, и потому в конце дня многие остались без гроша в кармане. Та же участь постигла и квартиранта.
- Зачем надо было зарабатывать столько рублей, чтобы распорядиться ими так
бездарно? – обратился он к присутствующим.
- Ладно, не бухти, - отмахнулся рукой тамада, – ещё заработаем.
- Деньги, милок, что навоз: нынче нет, а завтра воз, - ухмыльнулась
баба Катя.
- Беги в магазин. Твоя очередь подошла, - сказал тамада. – Оставляй залог и
торопись.
- Ничего у меня не осталось... - покраснел Лёвка.
- Тогда снимай одежду, мы на твои тайные прелести посмотрим, - загудели
вакханки.
- Не сниму. Хоть убейте.
- Зачем же грех на душу брать. Мы тебе сами поможем раздеться, –
решительным тоном заявил тамада, показывая агрессивную сторону своего характера. – Ну что, девчонки, поможем?..
Тамада вышел из-за стола, но тут же был сбит с ног ударом кулака в грудь. - Это Лёвка пытался защитить чувство собственного достоинства.
Бить женщин он не посмел. Зато женщины два раза коленями ударили его промеж ног, три раза под зад, и отвесили пять-шесть подзатыльников. Баба Катя больно щипала его за бока, а две пары женских рук вцепились ему в кучерявые густые волосы и не отпускали.
- Швабру тащите! – крикнул тамада, с пола поднимаясь на ноги и приходя в
себя от Лёвкиного удара.
- По башке садануть его как следует!.. – заголосила изрядно захмелевшая баба
Катя, голышом бегая вокруг пленника и щипая его за бёдра.
- Тяните ему руки в стороны! – кричал тамада. – Вот так! Молодцы! Дайте-ка
сюда швабру!
От швабры тамада оторвал узенькую поперечную дощечку, обмотанную грязной тряпкой.
- Держите ему руки покрепче! – крикнул он.
Каждую руку Лёвы держали по три девицы. Еще две фурии продолжали тянуть его за волосы, причиняя нестерпимую боль, отчего на его глазах выступили слезы.
Тамада подошел к мученику и просунул в рукава его пиджака палку от швабры.
- Кто-нибудь, застегните ему пуговицы!.. – дал команду хозяин квартиры.
Застегнули на пиджаке пуговицы. Опустили руки. Но свои руки, а не Лёвкины. Не мог он их опустить, как ни старался.
- Эй, ты, пугало огородное, - вернула себе веселье баба Катя. – Аироплан ты
наш длиннокрылый. Сейчас мы с тебя штаны будем снимать и насиловать.
До насилия дело не дошло. Лёвку вытолкнули на лестничную площадку и вдогонку бросили одежду, после чего закрыли дверь на задвижку.
Пришлось «потерпевшему» смекалку позвать на помощь. Палка была не настолько длинной, чтобы зацепить пальцами один из ее краев и вытянуть из пиджака; склонить голову к груди и ухватить палку зубами, чтобы двинуть ее в сторону, так же не было возможности, - коротка была шея.
«Всё гениальное просто!..», - мелькнула мысль в голове Лёвы.
Он наклонил тело в правую сторону, напоминая упражнение из спортивной гимнастики, и стал вытряхивать палку.
Оделся Лёвка спешно, по-армейски. В гневе сломал палку о колено, словно решил для себя подобным образом расправиться с тамадой; с размаху ударил ногой по двери злополучной квартиры и пошёл сочинять месть.
А вслед ему звучала частушка бабы Кати:
У меня фамилья Сало,
Хоть и сала нет во мне,
Я любовнику сказала,
Что повысилась в цене!..
* * *
Через пару дней Лёва сидел в отделении милиции, где робко и неоднократно объяснял участковому, по какой причине он силикатным кирпичом пробил голову гражданину Салтыкову, известному в районе культурному деятелю.
- Деньги он мне должен, - стоял на своем показании бывший квартирант
Салтыкова.
- Много?..
- Шесть тысяч рублей.
-
Вызвали «пострадавшего», который подтвердил слова обидчика, боясь, что тот расскажет о нём всю правду. Даже написал расписку, в которой обязуется вернуть долг гражданину Худому в течение трёх суток.
«Две тысячи – моя доля за мертвяков, остальные деньги – за моральный и физический ущерб», - прокручивал в голове сын сталевара.
* * *
Ближе к полуночи Лёва навестил своего отца.
- Нагулялся? – спросил Пётр Аркадьевич, приняв душ и обтирая седые
короткие волосы банным полотенцем. – Заходи, блудный сын, рассказывай.
- Что рассказывать?
- Какие слова принес…
-
Блудный сын оставил в прихожей пыльные от долгой ходьбы ботинки и прошел в зал, присев на старенькое кожаное кресло.
- Хочу по твоим следам пойти. Учеником твоим быть, - сказал он, не решаясь
посмотреть в глаза отцу. Лёвка смотрел на собачью мордашку, молчаливую и внимательную, будто с ней он разговаривал, ожидая от неё ответа.
- Вот так, сразу?.. – спросил Петр Аркадьевич.
- Рабочим человеком хочу стать.
- Кто ж тебе раньше мешал? Я тебя из трудовой жизни не выгонял. И вообще…
Срежешь косичку, тогда и поговорим.
Косичку Лёва не стал срезать. С утра пошел в парикмахерскую и обрился наголо. Ведь отец говорил, что у сталеплавильной печи жарко с длинными волосами.