НЮ
Целлюлит твой –жемчужней Ватто,
но зато и отлит в перламутровое
утро, на бигуди завитОе.
Шелковистее кокона тутового
в свете окон отливы волос,
Ренуара , поди, вернисажнее.
Получилось. Пришлось. Довелось.
И трепещет на шпильки насаженный
каждый локон, как будто крыло
шелкопряда, и каждая прядка
ткется в ткань и блестит, как стекло-
чудо света, шедевр беспорядка.
Ну а в нем-то, а в нем не рискну
белым днем ослеплять себя этим,
разве ж только возьму и распну
сам себя между тьмою и светом,
чтобы взглядом входить в уголки,
в эти выемки и подколенья,
эти все волоски и соски,
чтобы трогать, как в печке поленья.
И, как уголья, в ней распалять
все, что есть ниже нежной бороздки.
Ты, позируя, все проспала
от античности и до барокко.
Сколько лака поверх ни налей—
все равно будет жить, трепыхаясь,
в глубине бултыхась морей,
среди лунных аллей чертыхаясь.