Ветер ставни трепал,
и гремели всю ночь водостоки.
Дождь хлестал, словно плетью,
по стёклам, карнизам и крышам.
Всё утихло вдали.
Облака поднимаются выше.
Высыхает асфальт.
Занимается день на востоке.
Шумно лязгает цепью,
тяжёлый вращается ворот.
Продирает глаза,
просыпается каменный город.
Из рассеянной тьмы
проступают деревья и зданья.
Фонари и дома
принимают свои очертанья.
Просыпаются жители города,
сна разрывая объятья.
Из постелей встают,
надевают костюмы и платья.
В ванных комнатах долго стоят,
ловят воду горстями.
Бутерброды на завтрак жуют
пополам с новостями.
Обжигаясь, пьют чай или кофе
и усмиряя зевоту,
торопливо выходят за дверь
и идут на работу.
В отражении мутных витрин,
преломляясь, дрожат силуэты.
Едут в душных вагонах метро,
читают газеты.
Разбегаются, сходятся,
движутся в тесном потоке.
Поднимается пар от земли,
занимается день на востоке.
Там, на небе, взошедшее солнце
дымится оплавленной пулей.
Просыпается город,
гудит потревоженный улей.
Из предместий, из спальных районов,
с задворок, с окраин
громыхают, звенят,
приближаясь, грохочут трамваи.
Мимо тысячи автомобилей
проносятся с воем.
Народившийся день,
как гнойник, наливается зноем.
Он шагает по улицам
в копоти, в краске, в побелке,
по бульварам кипящим,
вращая секундные стрелки,
увлекая прохожих
в толпе, в кутерьме, в круговерти
обреченно крутиться волчком
от рожденья до смерти.
В переулках кривых,
пустырями, глухими дворами,
заблудившийся в прах,
затерявшийся между домами,
где на вымытых окнах
цветы резеды и герани,
где вся жизнь на ладони,
вся жизнь как в кино на экране.
Ты проходишь вернувшись сюда
после долгой разлуки,
узнавая знакомые с детства
предметы и звуки.
Ты идёшь,
память прожитых лет
собирая по крохам,
по тропинке,
заросшей крапивой и чертополохом.
Здесь особенный воздух свободы
и запах особый.
Пахнет пылью, духами, бензином,
ванилью и сдобой.
Пахнет липами, солнцем,
кустами цветущей сирени.
Приближается полдень,
короче становятся тени.
Воробьи пролетают над крышами,
и повсеместно
разливается солнце
и падает с неба отвесно.
Пузырится бельё на ветру,
словно парус на рее.
Беспощадное время бежит
всё быстрей и быстрее.
Всё смешалось в погоне и спешке,
в толкучке и давке:
поликлиники, церкви,
пивные ларьки,
бакалейные лавки,
светофоры, проспекты, пассажи,
троллейбусы, скверы,
бани, дворники, дети, собаки,
милиционеры,
ателье, магазины, вокзалы,
музеи, афиши
на фасадах домов,
раскалённые стены и крыши.
Вечереет. Чуть тлеет асфальт,
словно поле сраженья.
Бесконечный поток тормозит,
замедляет движенье.
Ещё несколько тактов - и стихнет
вот-вот уже скоро
шевелящийся, шумный,
большой муравейник,
Содом и Гоморра.
День подводит черту
неизбежной полоской заката.
Бьют на башне часы,
завершается круг циферблата.
Разливаются в воздухе сырость
и запах карболки.
Начинается дождь,
разбивается взгляд на осколки.
Это время дробится
на вехи, эпохи и миги.
Этот день - лишь страница
ещё не дописанной книги.