По ночам за стенкой громко кричат соседи. Она высоким фальцетом говорит ему что-то о детях, и его маме, о деньгах… о чем-то невнятном, всхлипывает.
Он курит, наверное, около получаса, бьет кулаком по столу… И по лицу ей. Наотмашь. Она взвизгивает.
Падает.
Тихо…
Он говорит ей, что она дура, что любит ее, что просто такая натура, что она знала,
что…
что…
что…
Кто-то хлопает дверью.
Спускаются с громким топотом, несутся аж через две ступени, вдруг что-то с неимоверным грохотом снова падает. Чья-то истерика.
…
и сидят, вот так вот, обнявшись, на лестнице, прямо на голых ступеньках, плачут… Она в пальто и ночнушке ситцевой, Он в трусах и рубашке. И не иначе.
И держит его руками, и слезы все капают,
капают,
капают…
и смотрят друг на друга такими глазами… И целуются… и это сладкого слаще.
Потом поднимают вместе, медленно, осторожно, не хлопая дверью… Сидят, наверно, на кухне, говорят о чем-то несмело. До утра, или до ночи поздней, в общем, пока не проснутся дети, и нельзя – невозможно измерить, как любят эти соседи.