Когда на даче с пьяной злостью
приятель стих лепил к ушам,
увел я ветреную гостью
бродить по сонным этажам.
Поскольку сторож запер двери
и черный ход не выдал «плис»,
я до рассвета, как Тиберий,
ходил за нею вверх и вниз.
И ночь насчитывала пени
друзьям, что спохватились нас.
Ступени вверх и вниз ступени,
как будто с нимфой на Парнас.
Не оступиться б, как разиня,
не полететь бы вниз, звеня.
О боже, как она дразнила
фигуркой тоненькой меня.
Читая в бурях ей и в нордах
стихи, я думал, как Тролье,
какие чары в этих бедрах,
какие тайны под колье.
С такою хоть в огонь, хоть в Лету,
хоть в пропасть в неродном краю.
Но чутко, будто сигарету,
она тушила страсть мою.
И звезды сыпались попарно,
и думал я с тоской, что вот
уходит ночь опять бездарно,
а следом жизнь за ней уйдет.
На это мысли, как незрячий,
рассвет разбрызгал бездну стрел.
И поцелуй, такой телячий,
разлуки миг запечатлел.
Да, так всегда -- к едрени фени
мотать в деревню, в глушь... в Томис!
Вся жизнь -- дурацкие ступени
то вверх за женщиной, то вниз.
И поезд мчался, и на темя
давила грусть, и в полусне
не ведал я, что в это время
она письмо строчила мне.
В вагоне скука, в небе тучи,
мир под Зевесовой пятой.
Она писала мне, что лучше
не знала в жизни ночи той.
Но я в зевоте, как издатель,
ночные страсти все топил.
Лишь через год меня приятель
ее письмом ошеломил.
Мы в покер резались беспечно
под майский уличный галдеж.
Так и живешь, не зная вечно,
где потеряешь, где найдешь.