Аресту А.А. Лопухина, бывшего директора департамента полиции, в международной прессе было уделено достаточно внимания. Да и могло ли быть иначе, тем более, что он обвинялся в передаче секретных сведений Бурцеву, который организовал чуть ли не детективное бюро по разоблачению провокаторов в революционном движении, что и привело в конечном итоге к разоблачению ценнейшего агента охранки «Раскина». Лопатин свернул и отложил в сторону ежедневную газету «Фигаро» и брезгливо поморщился, вспомнив патологически неприятную внешность «Иван Иваныча», как называли между собой его социалисты-революционеры. Как мог такой тип, как Евно Азеф, подняться на самый верх руководства партии, являющейся прямой наследницей прославленной «Народной Воли»? Или действительно обмельчали люди, и нет больше таких, как Михайлов и Квятковский? Не может такого быть. Не должно...
Лопатин допил кофе, положил деньги за завтрак на край столика и вышел на улицу. Начало февраля, а снега на улицах не было. Вспомнив о снеге, Лопатин опять усмехнулся. Разве бывает в Париже настоящая зима, как в России? Если бы. А ему бы не помешало сейчас окунуться в настоящую метель, чтобы, подставляя лицо ветру, остудить свою голову от мыслей, вызванных событиями последних месяцев. Он снова вспомнил, как ему предложили войти в состав независимого третейского суда между Бурцевым, обвинявшим руководителя партии социалистов-революционеров Азефа в провокаторстве, и руководством этой партии в лице Савинкова, Чернова и Натансона, защищавшим его от этих абсурдных, на их взгляд, обвинений. В состав суда, кроме него, вошли Пётр Крoпоткин и Вера Фигнер. По авторитету и значимости вряд ли в то время нашёлся и сравнился бы с ними любой другой состав третейского суда. В октябре и ноябре 1908 года состоялось 18 заседаний суда, где эмоции и накал страстей перехлёстывали через край. Сколько раз грозили Бурцеву физической расправой. Одна дамочка зашла к нему в номер и, вытащив из сумочки пистолет, сказала прямо: «Если вы не докажете, что Азеф провокатор, а вы не сможете это доказать, потому что этого просто не может быть, то я лично застрелю вас после оправдания его революционным судом!» Третейский суд не вынес ни оправдательного, ни обвинительного приговора. В виновности Азефа не сомневался только Герман Лопатин. Пётр Крoпоткин колебался. Вера Фигнер на предпоследнем заседании сказала Бурцеву: «Вы ужасный человек, вы оклеветали героя. Вам остается только застрелиться». Лёгкая улыбка тронула губы Лопатина, когда он вспоминал об этом эпизоде. Верочка, как ласково называли её народовольцы, как была, так и осталась убеждённой и неистовой революционеркой, свято верящей в дело революции и не допускающей даже мысли, что у власти в партии может оказаться «двойник-перевёртыш», служащий и нашим и вашим. Хотя кому, как не ей, пришлось столкнуться с этим напрямую. Ведь её сдал охранке предшественник Азефа - Сергей Дегаев. Сдал технично: чтобы не навлечь на себя подозрения, он сообщил полковнику Судейкину, завербовавшему его, что, по словам Веры Фигнер, её может опознать только Меркулов, предатель, прощённый властью. Дегаев сообщил маршрут Веры, и однажды на её пути оказался Меркулов с охраной.
Суд отложили. Бурцев обещал достать и предъявить настоящие расписки «Раскина» в получении денег от сыскного агентства и потребовал, чтобы на следующем заседании Азеф появился лично. Тучи над головой Азефа сгущались, и он кинулся за помощью к руководству Охранного отделения и лично встретился с полковником Герасимовым в Петербурге и с Лопухиным в Берлине, умоляя последнего не выдавать его. Жена Лопухина указала ему на дверь, но вскоре Лопухина вызвали в Россию. Теперь уже сам Савинков, чьё внутреннее чутье и интуиция подвели его лишь в этом деле, насторожился, и 23 декабря он и Чернов потребовали от Азефа признания. Азеф, по их словам, якобы поколебал их уверенность в обвинениях, поэтому они дали ему время на раздумье, и в ту же ночь он скрылся.
И снова усмешка тронула губы Лопатина. Поверили, или дали возможность ему сбежать? Уж очень напомнило это ему изгнание из рядов партии Дегаева, когда заграничное руководство в лице Тихомирова и Ошаниной посчитало, что казнь Дегаева и обнародование его предательства нанесут вред делу партии, запачкают святое дело революции. Ясно, что Савинков с Черновым поступили также, «поверив» оправданиям и дав возможность бежать Азефу. Арест Лопухина подводил последнюю жирную черту и отметал всякие сомнения.
Когда Лопатин однажды увидел Азефа на общей фотографии в первый раз, то произнёс, указав на него, что этот человек способен на любую подлость. Бурцев уже тогда подозревал Азефа и запомнил это. Как- то раз он принёс другую общую фотографию и попросил Лопатина найти на ней провокатора, который к тому времени был уже разоблачён. Лопатин не ошибся.
Так же не ошибся он и тогда, когда увидел Дегаева в первый раз в Петербурге. Какое недоумение и обида охватили Лопатина, когда он начал «прощупывать» Дегаева, и тот честно признался ему в своей роли, не допуская мысли, что эмиссар из-за границы не знает правды. Пришлось ему делать вид, что и он в курсе дела. Когда он вернулся на короткое время за границу в Париж, то Тихомиров и Ошанина сразу догадались, что Лопатин разоблачил Дегаева, как в своё время уличил во вранье самого Нечаева. В своё оправдание Тихомиров сказал, что он взял честное слово с Дегаева, что он не сдаст охранке заграничного эмиссара. Он тогда возразил ему, что, мол, как можно верить «честному слову» провокатора. – «Но Вы же вернулись», - только и мог сказать Тихомиров, а Ошанина отрезала сразу: «Вы не член Исполнительного Комитета и мы не имели права открыть тайну, доверенную Комитету».
Почему же он снова вернулся в Россию? Долг? Но он ничего не был им должен. Он долго и не раз думал об этом в Шлиссельбурге, где пришлось отбывать пожизненное заключение, на которое ему заменили смертную казнь, - приговор, вынесенный судом. И пришёл к выводу, что не смог бросить людей, завербованных им в России, и оставить их в руках провокатора и должен был либо спасти их, либо разделить их участь, не думая о собственном благополучии.
Погружённый в размышления, Лопатин не сразу заметил, что время перевалило за полдень. Интересно, что побудило Лопухина подтвердить подозрения Бурцева? Можно ли назвать его поступок предательством, ведь он находился в другом лагере, но помог разоблачить самого ценного агента охранки? Выходит, что бывший глава департамента полиции - нравственный и честный человек, или он понял, что Азеф вёл «двойную игру», тем самым подставив и Лопухина, и это была просто месть с его стороны? Ведь Азеф предотвратил покушение на Трепова и графа Витте, но он же организовал убийства Великого князя Сергея и министра внутренних дел Плеве, что, в свою очередь, приблизило отставку Лопухина. Кто знает, по каким меркам надо судить поступки людей? И как оценить нравственную степень падения личности предателей и провокаторов типа Азефа, Дегаева, Меркулова и им подобных?
В глубине подсознания Лопатина снова всплыли строчки революционного гимна: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», которые в первый раз не вызвали воодушевления и прилива сил.
Герасимов Александр Васильевич (1861-1944), руководитель политического сыска. Генерал-лейтенант. В Отдельном корпусе жандармов с 1889 года, начальник Петербургского охранного отделения (1905—1909).
Трепов Дмитрии Фёдорович (1855-1906)
Военный губернатор Санкт-Петербурга, Товарищ Министра внутренних дел Российской империи, организатор подавления революции 1905 года. Умер от сердечной недостаточности.
Витте Сергей Юльевич (1849-1915) граф.
Государственный деятель. С 1905-1906 председатель Совета министров.
Великий князь Сергей Александрович (1957-1905).
Военный губернатор Москвы, пятый сын Александра Второго. Убит бомбой, брошенной Каляевым по приказу Азефа 4 февраля 1905 года по старому стилю.
Плеве Вечеслав Константинович (1846-1904).
Государственный деятель. С 1902 года министр внутренних дел России, шеф отделения корпуса жандармов. Убит эсером Сазоновым по приказу Азефа.
На фото Лопатин Герман Александрович. 1845-1918.