Избегайте тех, кто старается подорвать вашу веру в себя. Эта черта свойственна мелким людям. Великий человек, наоборот, внушает чувство, что вы тоже можете стать великим.
Марк Твен
Когда пишешь о человеке «вообще», неком собирательном образе, ты свободен в своих высказываниях, оценках и предпочтениях. Ты можешь наделить его любыми чертами: сделать святым или искусителем, умным или глупцом – он не скажет тебе ни слова. И все это потому, что он – человек «вообще». Ведь по сути он – это ты… Ты, каким хочешь стать или каким никогда не станешь.
Писать же о человеке конкретном, живом и настоящем, зная, что он прочтёт всё, что ты напишешь, налагает определённую ответственность, но не лишено удовольствия. Удовольствие заключается в том, что ты можешь неспешно и подробно рассказать о своих ощущениях, не беспокоясь о том, что делаешь это не вовремя и не к месту.
Начну с главного. Я умею чувствовать людей. Когда во мне появилась эта способность – не знаю. Не знаю конкретного механизма этого чувствования. Возможно, это не более чем знание человеческой психологии, профессиональная наблюдательность и эмоциональный опыт, а может, нечто иное. И тем не менее – чувствую. Когда я впервые увидела Марка Дадяна, для меня, пропустившей два дня из четырёхдневного семинара, он был не более чем один из трёх синхронных переводчиков. Правда, длилось это лишь до того момента, когда он впервые при мне надел наушники. С этой минуты во мне что-то стремительно стало меняться. Как в песочных часах, когда их переворачивают с «ног» на «голову» и песчаное содержимое стремительно пересыпается через узкий стеклянный перешеек.
Я вдруг чётко осознала, что пропустила в своей жизни что-то чрезвычайно важное. Промотала в никчемных разговорах, просмеяла и выплакала, но не увидела. И сейчас, в 37 лет, глядя на человека в переводческой «будке», живущего какой-то отдельной от всего мира жизнью и в то же время неразрывно с этим миром связанного, беззащитного в своей спрятанности, мне больше всего на свете хотелось не отходить от него ни на минуту. Словно это время будет мне зачтено Богом как фора, как прощение за безалаберность. Как шанс наверстать упущенное.
Меня очаровала его самодостаточность, умение виртуозно обходиться с чужой речью. Это был одновременно фокусник и эквилибрист. Буквы и звуки парили над ним, исчезали в рукавах, замирали, как солдатики перед строгим генералом, выстраиваясь в шеренги слов. Он гладил их, переплетал, бережно складывал и снова возвращал тем, кто несколько секунд назад вручил ему свои мысли.
Впервые я задумалась о том, что, читая зарубежную литературу, редко интересовалась именами переводчиков. Лозинский, Маршак, Пастернак – весь мой небогатый список. Это равносильно тому, чтобы, воспользовавшись гостеприимством хозяев, уйти, поблагодарив стены. Марк был первый переводчик, которого я видела в своей жизни. Первый, кого я могла поблагодарить.
Когда ты испытываешь хоть маломальское уважение к языку, более того, – если имеешь к нему вкус, ты знаешь, что такое красиво построенное предложение. Слова наполняют смыслом пространство вокруг тебя, помогая находить этот общий, такой необходимый нам язык. И в этом плане Марк был для меня Мерлином.
Я вслушивалась в его голос и старалась понять: где ему комфортней? Он не задумываясь говорил на двух языках, словно ещё в колыбели сказав «мама», тут же продублировал на английском.
Мой родной язык, доселе томившийся во мне, мои знания, ощущения, мои догадки и предчувствия, мои желания и возможности, словно рабочие на баррикадах, встали плечом к плечу. Я ощутила их силу. Это было странное чувство. Я поняла, что более всего хочу писать…
Писать прозрачным тонким русским языком… По-мандельштамовски невесомым, образно-вязким, как у Бродского, по-цветаевски раздробленным, и по-довлатовски ироничным. Более того, я хочу знать, как звучат их произведения в переводах. Насколько возможно передать обертоны странных стихов Хлебникова, будет ли также щемить сердце от Есенина по-английски?
До моего знакомства с этим человеком мне казалось, что я живу в огромном мире… А после осталось ощущение не более чем комнаты, ключ от которой находится в моём кармане, но я намеренно его не вынимаю. Там, за дверью, есть другой мир, и он действительно без границ.
Несчётное количество раз я бралась учить английский. И по методу офицеров бундесвера, и с помощью Илоны Давыдовой, и слушая кассеты, и без оных, но больше всего нравилось петь. Я выбирала песенку, наиболее созвучную моему настроению и тональности, потом учила её. Пела всем, кто имел слух, кто не успел укрыться от моего могучего желания быть услышанной… Пела по телефону, пела на остановках, закатывая глаза и умиляясь своим талантам. Пела, а говорить так и не научилась. Но осталось желание во чтобы это ни стало постичь, открыть, взлететь…
С вами случалось такое... Встречаешь человека – и всё в жизни меняется. Он, даже не подозревая, что послужил причиной «революции», стремительно уходит из вашей жизни. Ты полон благодарности, но так и не можешь толком объяснить, за что ты ему благодарен.
Когда я впервые смотрела, как Марк переводит (именно смотрела, а не слушала), мне казалось, что он входит в транс. Внешний мир переставал существовать, возникала «четвёртая стена». Только он и «чужая» для одной из сторон речь. Он проигрывал каждое слово, улыбался, когда это делал говорящий, складывал руки лодочкой, словно призывая, верить ему на слово… Кивал головой, соглашаясь с докладчиком, или замирал, как подсудимый в ожидании вердикта… Это была не сессия синхронного перевода, а неизвестная трагикомедия Шекспира, полная коллизий и страстей, но так никогда и не изданная.
Близкая подруга, зная моё стремление к общению, сказала: «Перестань склонять людей к сожительству», – смысл был, безусловно, переносный, но подмечено верно.
Поэтому когда по окончании очередной сессии перевода я подошла к Марку выразить восхищение его работой, я напомнила себе мадам Грицацуеву, полнокровную «вдову инвалида империалистической войны», томную и неуёмную. Мне хотелось не отставать от него ни на шаг, спрашивать, но более всего слушать… Ещё пара минут – и вдогонку герою понесётся скомканное: «Товарищ Бендер…»
Спасибо самоиронии, что спасает от пафоса.
Спасибо Создателю, что наделил меня этим качеством.
Спасибо Марку Дадяну. За что? За то, что он просто есть: в литературе, в жизни близких ему людей, а с недавних пор и в моей судьбе.