Окопы, что копала стойко,
замерзли в сердца уголке.
Мама помнит окопы под Сталинградом зимой 1942, куда еще несовершеннолетней была срочно мобилизована из бывшего немецкого села Крафт в Немповолжье. Там они, эвакуированные из Кишинева с матерью и сестрой, работали в местном колхозе.
Позади – мгновенно оставленный дом, горящие дороги, временные пристанища. Когда их, вместе с другими, поселили в такой же спешно брошенный немецкий дом с , бабушка, жалея их, плакала. Мирные жители с детьми не виноваты, но время было жестокое.
Пошли морозы, а бабушка еще ходила на ферму в тонкой шинели (позднее, она получит в премию за лучшие удои – поросенка и обменяет его на теплое, но ногти так и остались обмороженными). Мама ездила на лошадях в обозе в легких ботиночках. А в чем же утром ехать ей к месту назначения? Именно в этот день открылась дверь, и вошел к ним, как показалось, генерал с двумя денщиками. С таким почтением конвоиры относились к ссыльному, чье истинное имя не разглашалось. Единственное, что впоследствии узнали, он был из ближайшего окружения Сталина. Так вот, этот человек и выручил тогда маму, привез ей мужские баканы с портянками и там же научил ими пользоваться.
Теперь вместе со старшими девушками из окрестных cёл они находились в бараке, по соседству с мужским. Никогда не сообщалось, куда именно их вывозят на работу, но фронт всегда был слышен рядом. Заранее окопов не готовили.
И хотя, у них вымерзали и лицо, и руки (морозы стояли такие, что верхний слой земли удавалось пробить ломом только мужчинам), и было страшно фронта, все держались бодро и даже оживлённо.
- Молодость - везде молодость! –
Говорит моя старенькая мама и по-девичьи улыбается.
Страшнее им было ночью, когда в медицинский пересыльный пункт привозили раненых для оказания необходимой помощи и отправки в тыл. Когда с улицы слышался шум, девушки застывали, пока не распознавалась родная речь. Потом выходили, разговаривали с ранеными солдатами, подбадривали их, обычно столь же молодых.
Один случай мама часто пересказывает сквозь слёзы.
- Чем дальше, больше тяжело раненых… в конце – уже живые обрубки! Это невозможно видеть… Среди многих тяжелораненых в тот день, один совсем молоденький солдатик сразу привлёк внимание девушек. Весь в бинтах, из-под которых видны только очень красивые грустные глаза. И эти глаза уже никого не отпускали. Подруги, окружившие его, наперебой шутили, стараясь как-то развеселить. Та, что была побойче, попросила указать самую красивую из них.
Это - мамин кульминационный момент. Она даже затаивает дыхание, и я понимаю, она сейчас далеко.
- А он, представляешь, вдруг блеснул из-под бинтов своими удивительными глазами на меня, почти девчонку, застенчиво стоявшую в стороне, и только тихо произнёс: «Солнышко»!
Мама не могла забыть этих глаз.
Все ожило прежней болью через десять лет после окончания войны, когда мне уже было пять. Она тогда работала бухгалтером в Динамо. Вышла в перерыв и увидела на небольшой площади калек . Кто-то из них без обеих ног передвигался на прикрепленных досках.
Возможно, не каждому понравится это зрелище! Кто-то просил милостыню, кто-то, сидел на краю тротуара, мешая проходу.
Может, потому что они не выглядели старыми, ей представились те солдаты-обрубки, а если это кто-то из таких, не устроившийся в жизни? Хотела подойти что-то подать, и не успела.
Остановившийся грузовик выпустил спортивного парня, и он, поднимая калек как щепки, одного за другим покидал их в кузов, куда-то увести, чтобы не портили общий вид.
Она не выдержала, закричав непривычно грубо облагораживающему город рабочему:
- Что делаешь, сволочь?! Это же люди! Калеки!
Как можешь с ними так... Может, они с войны такие?
Видел, какие они с войны?..