У жизни свои сюжеты

               
                У ЖИЗНИ СВОИ СЮЖЕТЫ
               
                ,,Всё что угодно может показаться забавным, если
                оно случается с другими,,

                Уильям Роджерс, американский писатель-юморист


–Вась, здоро;во!
–Здравствуй, Тимофей!
–Я вот, Вась, как зайду к тебе, так любуюсь на твой портрет, вон на тот, –  кивком головы показал Тимофей на висевший на стене портрет, обрамлённый в деревянную рамочку. – Уж больно ты на нём красивый. Офицер! Медалей – полная грудь и орден.
– А-а-а! Хороший портрет. Это я фотографировался в последние дни службы после Победы. Медали, хоть они что-то и значат, но не то, а вот орден Боевого Красного знамени для меня дорог. За форсирование Днепра награждён. Многие тогда там полегли, а меня, видимо, Бог миловал. Ну, да ладно. Ты ведь не за этим пришёл, чтобы лишний раз любоваться моим портретом, – сказал Василий Илларионович, ещё не состарившийся и по-военному подтянутый мужчина.  – Ты  проходи, Тимофей, проходи, не стой у порога. Вот тебе табуретка, садись.
– Ты правильно спросил, зачем пришёл? Ты своего поросенка забивать думаешь? Вон смотри – моро;зить стало. А чего его кормить? И я б своего забил. А? Вась? – высказался тихим голосом, садясь нерешительно на край табуретки, старший брат Василия, которому давно минуло шестьдесят.
Василий Илларионович подошёл к прикреплённому к  стене кухни, у входа, зеркалу, причесал вьющиеся тёмные волосы, заправил гимнастерку под ремень, стряхнул с брюк, таких же солдатских, как и рубашка, прилипшие соринки, и, похлопав по плечу брата, продолжил, улыбаясь:,, Может быть, повечерием вместе, браток? А то сегодня провозился с ремонтом машины на автобазе, даже пообедать было некогда,,.
– Не стоит, Вася. Я должен идти домой, а то моя опять раскудахчется.
–Ладно, воздержимся. Не хочешь, как говорится, кулеш – ничего не ешь. Я тоже потерплю.
– Я далеко в хату проходить не хочу. Не видишь, я весь в соломе. От скотины только. Я посижу у края стола, – как бы извиняясь, тихо произнёс Тимофей, а затем продолжил:,,А ты, Вась, знаешь, что на базаре теперь требуют справки о том, что скотина была не больная, иначе мясо не заклеймят,,?
– Знаю. Так было и раньше. Это ты забыл. Завтра собирайтесь с моим сыном Анатолием в ветеринарную станцию, там обратитесь к моему другу, с которым вместе воевали, ветеринару Леониду Александровичу, передайте ему от меня привет, и попросите, чтобы не было канители, – командным голосом повелительно произнёс Василий Илларионович последние слова фразы, и продолжил, несколько сбавив тон и закуривая папиросу ,,Беломорканал,, . –Так мы его на фронте звали, этого еврея. А на самом деле у него были другие имя и отчество.  Анатолий, ты слышишь наш разговор? – снова, повысив голос, обратился Василий к сыну, находившемуся в комнате за стеной.      
– Слышу, – отозвался тот.
– Брось ты свою самокрутку. Закури нашу, пролетарскую, «беломорину», – предложил брату Василий.
– Давай, одну испорчу.
Тимофей, прикурив от спички, поднесённой братом, продолжал сидеть на краю табуретки, поглядывая на свою одежду, как бы стесняясь её неопрятного вида, слегка стряхивая с ватных брюк и валенок с галошами остинки соломы. Сам он выглядел исхудавшим, и щетина на давно не бритом лице не скрадывала его худобы.
–Вась, а почему этот еврей скрывался под другим именем? – немного помолчав, затягиваясь «беломориной» вдруг спросил Тимофей. 
–Дело не в этом главное, понимаешь. А главное в том, что у него, понимаешь, этого еврея, и имя, и фамилия странные. Это, только представь, как звучит:,,Шлёма Алебастрович Маковец,,.
– Ух, ты,  чёрт возьми, какие мудрёные. Не то, что у русских. Он что, видно, строителем был, или его отец был директором алебастрового завода? – полюбопытствовал, улыбаясь и причмокивая губами беззубого рта Тимофей.
–  Не знаю и не хочу, понимаешь, знать подробностей. Я его знаю как фронтового друга и хорошего специалиста  своего дела. У нас в полку был конный взвод, так он за лошадьми ухаживал: умел подковать коня, умел  их лечить от разных там болезней, осуществлять уход, следить за кормлением. Понимаешь?
– Понять-то я понимаю, а почему же они свои настоящие имена упрятывают, не понимаю. Со мной тоже на заводе работал инженером некий Гендель Исаак Аронович, а все его звали Иваном Андреевичем. Это мне непонятно. Зачем они скрывают свою национальность? Это, наверное, оттого, что их Гитлер не любил. А за что не любил, Вась, не знаешь?
– За то, что евреи считают себя самыми умными на свете, а фашисты считали таковыми себя, – повысив голос, выпалил Василий Илларионович, и продолжил, докуривая ,,Беломорканал,, : – ,, Евреи извечно стремятся установить свой порядок в мире, а фашисты стремились установить свой. Вот и нашла коса на камень. Фашистов-то мы победили, а вот евреи, хоть их  немец и потрепал, оказались в выигрышном положении. Они, не в пример вымершим динозаврам, не высовывались, а выжидали. Леонид Александрович мне многое рассказывал об убеждениях и нравах евреев. Он говорил:,, Наша идеология противоположна идеологии русских.,,. Если вы говорите:,,Лучше меньше, да лучше,, , то мы говорим: ,,Лучше больше – и лучше,,. Если вы говорите: ,,Лучше быть бедным, но здоровым,, , то мы говорим: ,,Лучше быть богатым и здоровым,,. Если вы говорите: ,,Или всё, или ничего,, , то мы говорим: ,,Лучше что-нибудь, чем ничего,,. Если вы говорите: ,,Победить или умереть,, , то нашим девизом является :,,Победа ради жизни, но не жизнь ради победы,,. Если вы, русские, проявляя зависть, зачастую ненавидите своих собратьев, из-за мелочного и пустого лезете в амбицию и убиваете, друг друга на дуэлях, из-за пустых принципов кончаете жизнь самоубийством и т.д., то у нас – всё наоборот.,, Мы – говорил он – унижались, даже скрывая свои имена, а во время войны – особенно, но с достоинством,,! Теперь ты понял, чума болотная?
–Что ты, Вась, со мной как-то невежливо разговариваешь, я же старше тебя? А то всё как-то официально, как будто перед тобой – солдат, – высказал обиду Тимофей, поднимаясь с табуретки.
– А ты должен был привыкнуть к такому тону разговора. Ведь ты отматывал срок на Колыме, а там с такими, как ты, разговор был короток, – в том же духе продолжал Василий.
–Так ты меня, братец, всё еще упрекаешь за мой грех? Видать, у своего друга-конюха ничему не научился.
– Не упрекаю я. Это у меня выработался такой тон разговора. В армии иначе было нельзя. Там или ты командуешь, или тобой командуют.
– Здесь тебе – не армия, и я – не солдат. А отсидел я, можно сказать, ни за что. Сам знаешь: кто-то подсунул в мою тумбочку бутылку масла подсолнечного, а обвинили меня в воровстве, – не без слёз на глазах тихо пояснил Тимофей, и добавил :,,У жизни, видать, свои сюжеты,,.
– Ладно, выяснили отношения. Завтра собирайтесь с Анатолием и идите за справками – сказал младший брат, а затем, немного помолчав, сделал затяжку табачным дымом, и всё ещё топтавшемуся у дверей Тимофею, улыбаясь, добавил:,, Ты, понимаешь, сам спровоцировал ,,подставу,,. Зачем было тебе тогда через забор лазать к Дуняшке? А ведь у неё муж был. 
–Был грех, Илларионович, был. Что только по молодости  не бывало? Либо я сам лез через этот забор? Ноги меня несли, а руки помогали. Головы, как вроде, и не было, – утерев слезу и улыбнувшись произнёс, виновато отводя в сторону глаза, Тимофей. – Это всё из-за неё, благоверной моей. Не любил я её, и теперь не люблю. Тебе говорю, как брату родному. Змея она у меня подколодная. Как я её раньше не разглядел!? Вот и потянуло,,на сторону,,. Дождалась меня из заключения. Кто ж на неё глянет на такую? Такой случай произошёл, куда денешься?
– Хватит, Тимош, возраст у нас с тобой, понимаешь, не тот, чтобы друг на друга и на своих жён обижаться. Настало время прощать друг другу все обиды. Не порти себе хоть вторую половину своей жизни.
– Вась, ну я пошёл. Спокойной тебе ночи…Я понимаю: у жизни – свои сюжеты, – уже, находясь в сенях, полушепотом произнёс Тимофей…
…Получив нужные справки у Леонида Александровича, то бишь у Шлёмы Алебастровича, который работал на ветеринарной станции, Тимофей Илларионович и его племянник Анатолий Васильевич решили заглянуть к однофамильцу – родственнику  Никите Ивановичу Забелину – сыну двоюродного брата Ивана Сидоровича... Внук Сидора, Никита, живший неподалеку от ветстанции, радушно принял гостей.
–Здравствуйте, здравствуйте, дорогие гости. Молодцы, что не прошли мимо. Давайте я вам помогу раздеться, а на ноги – вот тапочки.
На этот раз Тимофей и его племянник были одеты –  не отличишь от городских: вместо фуфаек –  модные куртки ; из-за чистых, правда, давно не глаженых брюк, видны были новые ботинки. Свежие рубашки с не застегнутой  верхней пуговицей у Анатолия выпячивались из-за лацканов пиджаков костюмов. Чисто выбритые и опрятно одетые, они все же продолжали излучать характерные запахи сельского быта, связанные с уходом за скотиной и курением махорки.
– Галя, узнаёшь моих родственников? – обратился Никита к своей супруге, вышедшей из комнаты в коридор. – Вот – Тимофей Илларионович, а вот этот молодой красавец –  Анатолий. Я тебе о них  рассказывал.
– Здравствуйте. Я о вас слышала от мужа, а вижу, признаться, в первый раз. Проходите в наши ,,хоромы,,. Мы гостям всегда рады, а родным – в особенности. Проходите в комнату.
– А это ваша дочка? Наверное, уже в школу ходит? – спросил Тимофей, проходя в комнату и кивнув взглядом в сторону сидевшей у телевизора девочки.
–Уже во втором классе учится. Ириной назвали, – пояснил Никита. – Присаживайтесь за стол.
– Спасибо – ответили гости. На столе, с ,,легкой руки,, Галины, появились жареная картошка с солёными огурцами, селёдка, колбаса. Гости принесли с собой бутылку водки (не нарушать же обычаи предков). За столом завязалась беседа.
– Ну, как ты поживаешь, Никита, сынок? Я вижу, у тебя супруга красивая, дочь воспитываешь, и, наверное, сына ждешь? –  вопрошающе заметил Тимофей Илларионович. – Комнатушка, правда, маленькая. Надо было бы побольше.
– Миримся пока, дядя Тимофей. С супругой живём хорошо. А кто народится: сын или дочь? – всё равно будем любить.
– Хорошо. Ну, давайте выпьем по грамульке за встречу. Мы тут у ветеринаров справки брали на забой скотины, вот и зашли к вам, – как бы оправдываясь за свой визит, промолвил Тимофей Илларионович.
– Давайте, – поддержала Галина Сергеевна, – спасибо, что зашли.
Четверо взрослых людей подняли рюмки, по обычаю стукнулись их краями, и выпили. Галина Сергеевна, поскольку была на сносях, лишь пригубила.
–Вот, видишь, как, получается, – продолжил, закусывая огурцом, Тимофей, – вы приехали, я слыхал, из Донбасса, а мы вашу семью на время приютили. А кто же поможет, коли не родной? Спасибо Василию Илларионовичу, ведь он вас прописал в своём доме.
– Да, спасибо дяде Васе за его доброту. Я, как мог, его отблагодарил, – в ответ произнёс Никита.
– Я, дорогие мои племянники, знаю людское горе и нужду. Пришлось их  хлебнуть. Поэтому стараюсь своим помочь. Помог бы и я прописаться, но жена у меня сварливая. А что делать, ,,Какая ни есть, – на базар не весть,, – такая есть пословица.
   Пока Тимофей Илларионович разговаривал, Никита снова наполнил рюмки, и предложил выпить за родителей, при этом, сказал:,,Мы обязаны родителям своей жизнью, этим прекрасным изобретением природы. Родившись, мы познаём мир, его разнообразие, испытываем на себе непрерывную цепь собственных открытий, учимся отличать добро от зла. Как сказал английский писатель ХУ11 века Томас Браун, жизнь – чистое пламя; мы живём с невидимым солнцем внутри нас. Так давайте же выпьем за наших родителей, которые поместили в нас это солнце, и чтобы оно светило ярче и дольше!
– Молодец, племянничек, давайте, – сказал Тимофей Илларионович, и осушил свою рюмку.
– Ты, Никит, видать, начитался  умных книг, что знаешь наизусть каких-то писателей аж из Англии, да еще в давнишнее время? – то ли вопрос задал Тимофей Илларионович, то ли вслух выразил своё отношение к тосту. – А, дорогие мои, знаете, жизнь – тонкая штука. Я от своих родителей, о которых только вспомнили, тоже много слышал о смысле жизни, – продолжил, пережёвывая закуску, Тимофей Илларионович. Ну, разве обо всем вспомнишь? Но некоторые отцовы высказывания  запомнил: ,,Тот , кто не научился жить, всегда будет рабом,, , ,,Жизнь учит людей лучше всяких книг,, , ,,Жизнь ничего не дарит без трудов и волнений,,. – Это я запомнил. Родители меня многому научили, но всё равно в жизни приходится спотыкаться. Василию, брату младшему, видать, повезло больше.
 Постепенно встреча родственников перешла в диалог между дядей и племянником Никитой. Другие же участники вечерней трапезы сидели, и, глядя то на одного, то на другого собеседника, понемногу закусывали.
–  Дядя Тимофей, вот мы затронули слово,,жизнь,, . А, сколько в этом слове смысла! Ты вот уже озвучил очень ценные слова, которые, как ты говоришь, слышал от родителей. А я от своих родителей тоже немало слышал хороших и поучительных слов. Конечно, больше – от матери ; отец, бывало, хорошие слова нередко употреблял в сочетании с ,,матерными,,.
 Сидящие за столом слегка засмеялись.
– Дядя Ваня, твой, Никита, отец любил пульнуть остроту, – решил подать свой голос Анатолий. – Он, когда бывал ,,поддатым,,, нередко говорил :,,Ребята, не живите богато, не имейте сто коров, а имейте … здоро;в,,!
– Анатолий, ты, видать, бываешь  хуже Ванюшки, когда захмелеешь. Разве можно при женщине такие слова произносить? Как тебе не стыдно! – осадил весьма осмелевшего Анатолия Тимофей Илларионович.
– Но ведь из песни слова не выкинешь, особенно из пословицы. Тем не менее…– произнёс нараспев Анатолий, – она имеет глубокий смысл,  и придумана не без оснований.
–Ладно, Анатолий, ты запомнил довольно увесистую фразу моего отца, а мать мне говорила: ,,Учись, сынок, потому что ученье и жизнь помогают друг другу. Но настоящая жизнь человека начинается лишь в пятьдесят лет. До этого он приобретает то, что должен отдать другим; познает то, чему должен научить других; расчищает то, на чем надо будет строить другим,,. – Жаль, что моя дорогая и любимая мать прожила только пятьдесят лет. Но всё равно она нас, детей, успела многому научить, – сказал Никита.
–В разговор вмешалась Галина Сергеевна.
–Что-то вы, мужчины, ударились в какую-то философию. Давайте, лучше, что-нибудь споём. А ну, Ника, бери гитару и заводи нашу туристскую.
Никита снял с  вбитого в стену гвоздя семиструнную гитару, поднастроил её струны, и запел:

                Вечер был прекрасен – спору нет.
                Я купил себе в кино билет.
                Шла картина ,,Волга-Волга,, ,               
                Ждать пришлось совсем недолго –
                До начала съел кило конфет…

Песню на мотив известной уличной песни ,,Гоп - цы, с мыком,,! подхватила Галина Сергеевна, и под общее удовольствие присутствующих и аккомпанемент гитары супруги продолжили исполнять песню, рассказывающую о том, как пришедший в кино мужчина подвыпил и, уже захмелевший, нахулиганил, после чего был доставлен в милицию.
– Сынок, лучше такие песни не надо, – сказал Тимофей Илларионович. – Всё, что связано с милицией, прокуратурой, – мне не по душе.
Никита знал о том, что его двоюродный дядя отбывал наказание на Колыме, поэтому он понимал его состояние. Но ему уж очень хотелось вышибить из старика слезу покрупнее.
– Ладно, дядя Тимош, не будем эту, давай другую споём.
Полилась другая песня о том, как туристы шагают по свету в поисках романтики, но по всему было видно, что и эта песня Тимофея Илларионовича не ,,тронула,,. Тогда Никита предложил спеть ,,Коробейники,,. Тут у Тимофея Илларионовича глаза сразу засверкали, и он в такт песни стал даже прихлопывать в ладоши. Но Никита оставался верным себе. По окончании ,,Коробейников,, он тут же с первых аккордов гитары запел:

                Я помню тот Ванинский порт
                И вид парохода угрюмый,
                Как шли мы по трапу на борт
                В холодные мрачные трюмы.

Поначалу Тимофей Илларионович сидел, посапывая и причмокивая, жуя колбасу с хлебом, и слушал эту песню как бы безучастно. Но когда  в песне стало звучать:

                Будь проклята ты, Колыма,
                Что названа чудной планетой…,

он, вдруг встрепенувшись, встал, на какое-то мгновение будто замер, а потом подошёл к Никите, наклонился к его уху, положив обе руки на гитару, и сказал:,,Ника , сынок, не надо петь эту песню. Не надо, прошу тебя, убери гитару,,.
Слёзы из глаз деда обильно капали, текли по его  лицу, и падали прямо на лицо племянника. Казалось, что оба мужчины плачут.
– Сынок, не надо её петь! Это во мне пробуждает самые тяжелые воспоминания. Ты знаешь, о чем я говорю. 
Никита и Галина прекратили свой репертуар, а Тимофей, несколько успокоившись, продолжал: ,,Это мне люди подсунули по злобе; , а суд это не учёл. Вот мне и влепили семь лет. В то время, когда сильно пресекалось всякое воровство, судьям надо было выхвалиться. Даже ничего не дали сказать в оправдание. А мне, уже потом, когда я был в тюрьме, один,  видать, умный заключенный сказал:,,Прежде  чем человека осудить, судье надо подумать, нельзя ли найти ему оправдание,,. Куда там? Судил же русский русского, а не…   

                Апрель 2008 года