Я родился в далеком, как детство, году,
говорят, очень слабеньким и маловесным,
чуть не умер, московским врачом неизвестным
воскрешен, да воздастся ему по труду.
Я родился тринадцатого в феврале.
Век, качнувшись на самой своей середине,
выбрал жизнь, пошептав надо мной по-латыни,
в двух шагах от людей, волхвовавших в Кремле.
Блеск салюта раскрасил мою колыбель
с ватным дном и обивкой хлопчатобумажной.
Я крещен расторопной сестрой патронажной
в крутобоком тазу, заменившем купель.
В детской ванночке волны качаются в такт
недоношенным грезам, как дым папиросный.
Я запомнил присутствие матери крестной
и курящийся зеленью хвойный экстракт.
И еще – некой брезжащей ранней весной
крик машин, и боязнь человеческих пробок,
и круженье по мокрому свету бок о бок
с колоссальной, зубчатой, кирпичной стеной.
Все в обрывках, а между – ни связей, ни скреп;
эпизод неохотно идет к эпизоду:
то кремлевские стены и толпы народу,
то халаты врачей, навещавших вертеп.
Я запомнил: в дремучем московском дворе
мне высверливал дудку сосед-рукодельник.
Я родился тринадцатого, в понедельник,
прежде срока, при звездах, на самой заре.