Пусть он будет чиновником вроде того,
в нарукавниках – правый сильнее запачкан.
Смех и шепот в углах – появился Башмачкин,
стул топорщится ржавым гвоздем – для него.
И на улице пусть расцветут голоса
горлодеров-разносчиков разного рода:
булки, сласти, замочки, свистульки – краса,
да и только. Пролетки, кареты, подводы.
Но Империя дышит и этим, и тем,
и трудом, и усердным пером недоучек.
Русь в галоп – и чиновник уходит совсем
в воротник и выписыванье закорючек…
Пусть он будет словесником средней руки
с визгом в голосе и забинтованной шеей,
для которого школа и ученики
оказались призванием и панацеей.
Квартиранты почти и не видят жильца,
человека смешного, – сутулый и лысый,
он в пальто долгополом похож на скворца,
заталмуженный шкраб, канцелярская крыса.
Вечерами он курит, подходит к окну,
смотрит вниз, к батарее притиснув колени.
Смех и шепот гуляющих. Слиты в одну
неделимую две петербургские тени…
Стук шагов. Мостовые приходят в развал
под копытцами здешнего аборигена…
Спит с надеждой на чудо доходный квартал –
смех и шепот втираются в уши-антенны.