Солнце забралось за острые горы, и оттуда выглядывала его малиновая корона.
Прохлада спустилась в город. То и дело с треском или благородным скрипом затворялись форточки в спрятанном среди деревьев квартале. Здесь не было ни высотных, ни даже каменных домов. Деревянные, аккуратно покрашенные, все из бруса, стояли, словно выросшие из земли, бараки.
Лаяли во всю пасть собаки, на испуганных такой неприветливостью прохожих. Если бы не хлипкие заборчики и не веревка, то не только штаны, но и здоровье их было бы подорвано. Их, то ли заблудившихся, то ли желавших прогуляться, по улочкам, задыхавшимся от одичавших цветов. Чем манили их эти затерянные в бетонной каше города улочки? Настоявшимся запахом сирени, шиповника, земляники? Убегающими в стороны тропинками, исполосанными велосипедными следами, тающими в густой пыли?
Осторожно и молчаливо гуляли они здесь и исчезали, унося свои впечатления с собой.
Бешено с упоением кричали мальчишки. Это самое время суток ценили они особенно. Уже надсадно с улиц звали их домой бабушки, мамы и даже кое-где басили папы. И нужно было во что бы то ни стало успеть дожить достойно этот красочный день среди густых кустов и бесконечной травы; нужно было схватить свою добычу и остаться победителем среди поверженных врагов и друзей.
Жадно, взахлеб они глотают воздух.
Последний взгляд назад.
Шлепок ладони о ладонь.
Улица пуста.
Под крышей одного из домов болел мальчик. Уже много дней он лежал в своей кровати и слушал звуки и вдыхал запахи улицы сквозь раскрытые настежь окна. В дождливые дни было ему совсем невмоготу - окна закрывали, и стояла в комнате тишина. Только где то за стенами гудели то весело, то тревожно соседи, и тогда приятно было прижаться к стенке и представить что ты там с ними.
С одной стороны жила семья. Они приехали в этот дом, когда он уже болел, и мальчик мог только представлять как они выглядят. Там был папа который любил разговаривать иронично и высмеивать новости. Мама которая была доброй и любопытной. И была девочка, голос которой ему особенно нравился. Чаще всех она смеялась, и тогда мальчик улыбался вместе с ней. Иногда девочка была грустной, и тогда вместе с ней грустил и он.
С другой стороны жил парень. Сегодня молчал и он и его гитара. То ли нет парня и его гитары дома… А может, лежит он в меланхолической дымке... прикрыв глаза... едва слышно напевая что то под нос... Что бы после вскочить! Чтобы ухватить порывом расписную гитару! Чтобы завести в полный голос никогда еще никем не петое! И тогда вмиг собирается у него в гостях разноголосый вертеп!.. А окрыленный парень, конечно, будет в центре, в распахнутой рубахе и со счастливейшим на свете лицом, и до самого утра там у него все поют... поют... поют...
Но было сегодня в доме было совсем тихо.
Возле кровати мальчика стоял стол, а на нем лежали его любимые книги, но читать их не было никакого смысла.
Мальчик знал. Уже несколько месяцев знал, что ему ничего из того интересного, что происходит в книгах, не пережить. Часто приходила к нему, невидимая никому, безглазая старуха. Темнело вокруг кровати. Она скалила зубы, стучала ему в грудь с большой силой и кричала "Скорей, скорей!" Тогда начинал он задыхаться, кровь шла из горла, он дергал колокольчик, и просыпалась издерганная, потемневшая лицом мать, или когда ее не было прибегали встревоженные родные. Знал он, что если не звонить, а смотреть старухе в зубы, увидит он мерцающий разноцветный круг, из которого зазвенит протяжно: «дзыыыыы», а что будет за ним, он не знал. Только в том, что вернуться оттуда он не сможет, мальчик был уверен.
Сегодня было особенно тихо и весь день мальчика не покидало странное, пугающее спокойствие. Тишина разливалась по его крови, кружилась голова и странные образы приходили к нему.
На столе лежало несколько листков белой бумаги, высохшие фломастеры и ручка.
И мальчик взял ручку и начал писать.
«Иерра и Торри.
Поздний вечер. Крыша дома. На карнизе сидят, не двигаясь две крохотные бабочки. Это мотыльки - жизнь которых длится от восхода до заката солнца. Если совсем близко и незаметно подойти к ним, то можно услышать о чем они разговаривают...
— Почему ты молчишь, прекраснокрылая Иерра? Почему ты не разговариваешь со мной? Жива ли ты?
— Да, я жива, Тори. Но я не могу двигаться. И я думаю.
— Зачем? Зачем тебе думать? Последние минуты мы проживаем, а ты занимаешься тем, чем и долгожители не всегда занимаются. Наш день прошел. Прошел, прекраснокрылая. Поговори со мной. Мне холодно без твоих слов.
— Ты прав. День прошел. Но мне хочется думать. Почему я не думала утром днем и вечером, а только сейчас?
— Но ведь утром родились мы и учились летать. Не до того нам было! А потом пили из разноцветных чаш, что бы лететь еще выше. А потом спасались от быстрокрылых, упавших на нас с поднебесья. А потом долгожители хотели тебя схватить. А потом… Ты помнишь? Тот огромный луг, усыпанный чашами, где сотни и сотни легкокрылых кружились, смеялись и баловались. Нужно ли было думать тогда, Иерра?
— Ты прав. Тогда думать было не о чем. Но я думаю сейчас, Тори. Я думаю о завтрашнем дне.
— Зачем? Зачем, прекраснокрылая Иерра? Он не наш! Мы не увидим завтрашний день. Мы умрем сегодня. Наши дети будут завтра пить, чтобы лететь выше, спасаться чтобы остаться живыми, и все для того , чтобы попасть на тот луг…
— Значит, я думаю о наших детях, Торри.
— Не думай об этом Иерра. Не думай о тех, кого ты никогда не увидишь!
— Я думаю о том, как они проживут свой день.
— Разве мы об этом думали, Иерра? Разве нам кто нибудь говорил, как нужно его прожить?
— Я думаю о быстрокрылых. Почему мы спасались от них? Может, лучше было попасться им в клюв?
— Какие страшные вещи говоришь ты, Иерра!
—Я думаю о долгожителях. Зачем они бегали за нами? Может, лучше было бы отдаться им в руки?
— О, зачем говоришь ты так, Иерра? Мне страшно слышать это!
— Я думаю. Я всего лишь думаю. Я прожила день. Я пила из разноцветных чаш, веселилась. И никто не сказал мне, что я должна была делать.
— Никто?! Кто спас тебя?! Кто предупредил, уберег от клюва и от рук, которые бы убили тебя! Кто показал тебе прекрасный луг, где ты веселилась?!
— Зачем ты сделал это? Зачем спас? Уберег? Предупредил?
— Ты, прекраснокрылая Иерра, а я Торри. С тобой я хотел провести последние минуты! Что бы ты сейчас поговорила со мной! Согрела бы меня сейчас!
— Помнишь, долгожители хотели меня схватить? Я осталась бы с ними навсегда, и радовала бы их. Я пусть и мертвая, навсегда украсила бы их жилище… А ты вспугнул меня. И теперь я не могу пошевелиться и что-либо изменить. Мне придется остаться с тобой… Что мне сказать тебе, Торри? Что сказать?!
— Прости меня, Иерра... Прости… Я никому не мог отдать твоей красоты. Ты прекрасна. Ты ослепительна. Твои крылья переливаются и притягивают меня. Я люблю тебя, Иерра! Зачем быть мертвой и навсегда украсить их жилище? Будь живой и слушай, каждое теплое слово, что я говорю сейчас.
— Я думаю, Торри.
— Не думай. Не думай! Просто скажи. Скажи, что любишь меня, Иерра! Скажи даже если это неправда! Я хочу слышать эти слова. Согрей меня!
— Я думаю, Торри! Не мешай мне! Не смей мне мешать!
— Проклятье! Кто дал тебе эту способность в эту минуту! Холодно мне! Как холодно... Я умираю… Но знай, что ты тоже умрешь! Никто не скажет тебе теплых слов, и ты умрешь, Иерра! Прощай!
— Я думаю Торри.. Я думаю...»
Звенел от порывов ветра колокольчик. Мама мальчика вбежала в комнату. Белые, чистые листы бумаги разбегались по полу. Мальчик лежал на кровати лицом вниз и не дышал.