Николашкина баня

Осенним субботним утречком Николаша – счетовод сельский, хоть и считался интеллигентом, но встал с похмела. Головушка гудела, а поправить её нечем – ни самогону, ни квасу – накануне именины дружка своего - Саньки Утюгова праздновал. И как бы супротив такого дискомфорта сердце его в тот день билось, предвкушая какую-то радость, и от того душа звенела тихим и светлым восторгом. Помаялся головой Коля часок – другой, да решил баню истопить. Решено – сделано, дров наколол, воды натаскал, разогрелась баня, задышала жаром. Сидит Коля на крылечке покуривает – помывку предвкушает, а тут мимо его калитки Зинаида плывет – библиотекарша Незнакомкинская, тоже, стало быть, труженица интеллигентной профессии.
- Здорово, Николай.
- Здорово, Зина.
- Об чем скучаешь?
- Да вот на мир любуюсь – Николаша прищурился, затянулся сладко – красот-и-и-ща!
Зинаида обернулась, глядя на село:
- И то правда.
А погода и впрямь стояла  чудная, небо синело тугой, прохладной прозрачностью, пахло чем-то жухлым и прелым, да дымком жженой ботвы с огородов. Село неспешно жило субботней жизнью: кто, как Колька, баньку топил, кто по хозяйству копошился, кто до грибов охочь – уже из лесу с полной корзиной выходил. Одним словом – благодать.
- Ну ладно, Коля, коли в дом не зовешь, давай прощаться.
Обомлел Николай от такого оборота дел. Не нашелся сразу как ответить, а все потому, что было мужику почти тридцать, а женат он все еще не был по причине чувств (как он считал безответных) своих к знакомой нам Зинаиде. Да потому еще, что начитавшись любимых своих любовных книжек, да по мягкости характера, сделался совершенно однолюбом. И часто в мечтах своих представлял себя, то отважным мушкетером, то Робин Гудом, то каким-нибудь еще героем, но непременно выручающим из беды даму своего сердца, коей, несомненно, была Зинаида. Так и засыпал в мечтах Коля, а проснувшись, да попив чаю, надевал свой коричневый пиджачишко, штиблеты (сапогов не носил, так как неинтеллигентная это обувь) и шел в сельскую контору, и всегда, непременно, мимо Зининого дома, хоть для того и крюк приходилось делать.
Когда счастье Кольке улыбалось – встречал он Зину, здоровался с ней и расходился, а если уж совсем везло, то провожал ее к библиотеке, беседуя при этом о чем-нибудь недеревенском. Так время и шло, Колька все не решался открыться милке своей, та тоже в девках ходила, будто ждала кого-то.
Зинаида супротив Николая баба была видная, заливистая, первая певунья и плясунья на сельских застольях, но задумается порой, загрустит, залягут складочки по уголкам её красивого рта, а потом как заведет «Вдоль по дороженьке…» - душу Колину, аж наизнанку выворотит. Больно нравилась ему перемены эти в ней наблюдать, да восхищаться ладностью Зининой, и непохожестью на других.
Однако, в отличии он Николая, Зинуля затворницей не жила, захаживали к ней мужички, хоть нечасто, но захаживали, знамо дело - плоть молодая хошь – не хошь, а своего просит. После таких вот заходов Зина делалась кроткой и как бы виноватой, но ненадолго – молодая веселость вновь одолевала её. Коля же в те дни мрачнел, проклинал любовь свою, бросал счета и книжки, брал в сельпо под роспись банку и уходил в штопор, пил горькую, материл почем зря весь женский пол, но от этого меньше не ревновал.   
Так вот после слов Зининых понял Коля, отчего в тот день прояснилась душа и чему она радовалась. Зарделся парень, оробел. А Зинаида хохотнула звонко, не зло, говоря как-бы «Эх ты, дурачок, тютя», развернулась легко пышным своим телом и пошла своей дорогой. У Николая от того в глазах потемнело «Вот ведь оно счастье, совсем рядом было. Эх, дурень я. Тютя», и вдохнув полной грудью, отважился наш интеллигент на небывалое – в чем есть, в штанах сатиновых да майке, босой рванул он вслед за Зиной.
- Погодь – говорит -  Зинаида. Я…это…прошу в дом.
А Зинаида будто и не удивилась этому, словно наперед знала – все так и будет, не смущаясь глаз людских, взяла Николашу за руку, и, как мать дитя, повела в избу.
А тем вечером, люди говорят, видели как Колька с Зиной голышом из бани до избы бегали, да как потом окошко Колькино чуть не до утра светилось. А следующим утром, да и в последующие дни, уходя от Кольки Зина не делалась кроткой и как бы виноватой, а Николай не брал больше в сельпо под роспись банку и в штопор не уходил.