Павел Лупский
АННА КАРЕНИНА
(роман в стихах)
ВСТУПЛЕНИЕ
Во все века семья людская
Соблазну плоти отдана.
Ещё когда в пенатах рая
Она была совсем одна,
Адам гулял от Евы явно,
Он с обезьяной грех поймал –
С чего б тогда бедняга Дарвин
Свои трактаты написал?
А Ева змею отдавалась
В тени божественных садов,
В кругу апостолов cношалсь,
Ей гимны пел сам Саваоф.
С тех пор порок в семье заложен,
В одной постели с ней всегда,
И жребий сей пока низложен,
Увы, не будет никогда.
В своём напутствии к роману
Толстой сказал: «Судить не вам»!
Великий старец жил обманом,
О чём судил – не ведал сам.
Отвергнув плоти наслажденья,
Вино и карты, баб, разврат,
Как ветеран с полей сражений,
Перу отдался – так солдат,
С войны пришедший, меч снимает,
Священный груз с себя слагает,
За ложку, к хлебу, к борозде,
К подолу бабьему, к пи....е…
Храни вас Бог от сих зароков.
Пока живём, и член стоит,
Не надо нам святых пророков,
Пока шампанское кипит.
Ебитесь, други, бабы – твари,
Чтоб это помнили они.
Я трезв, я не в хмельном угаре,
И всё святое вас храни.
ГЛАВА 1.
О, Питер стольный! Мирозданья
Непреходящий пуп земли!
Своим божественным дыханьем
Наполни лёгкие мои
И отвори воспоминанья,
Как я в кадетском в выпускной
Бродил по улицам хмельной
С одним смазливеньким созданьем.
И как пришёл домой я к ней,
И на площадке у дверей
Мы ключик в сумочке искали,
На кафель вывернув её,
И, наконец, вовнутрь попали,
И ночь любви для нас вдвоём…
Как утром мама нас застала,
Ты на груди моей спала,
Но мама чуткая была
И ничего нам не сказала…
На Мойке в центре дом семнадцать,
Подъезд там был под фонарём –
Кипели страсти, там еб...ься
Раз приходилась нам втроём:
Слуга покорный ваш, писатель,
Облонский Стива – сутенёр,
Кутила, шулер и бретёр
И Лёша Вронский. О, Создатель!
Забравшись как-то в «Англетер»
За бархат мелкий из портьер
Под кайфом с дозой кокаина,
Чтоб разогнать туманы сплина,
Смотрели мы из-за кулис
На груди пышные актрис,
На их молоденький румянец.
Алёша Вронский, как засранец,
Прокрался под банкетный стол,
Скользя коленями об пол,
И задевая саблей юбки.
Стянул трусы, раздвинул губки
И всунул член, и томный стон,
Мазурки такты заглушая…
Особа юная, кончая,
Со стула тихо поползла,
Бокал с вином из рук роняя.
Застёжки щёлкнули корсета,
Одежда, медленно шурша,
Сползла с девицы,
Вся раздета, она, взволнованно дыша,
Тянулась к члену так губами –
Усталый путник после дней
В краю пустынь, жары и змей
К воде тянулся там, в Афгане.
Упругий член зажав в грудях,
Девица юная, прижав
К нему свой рот, его ласкала,
Дразнила чутким языком,
И вот божественным плевком
С ея лица струя стекала.
Он лёг ничком, меж тем она,
Изнемогая от желанья,
(Поймём мы юное созданье,
Когда на улице весна
Бурлит, гормонами играет
И дрожью молодых дрожжей
Томленьем душу наполняет,
И сердце бьётся очень вязко,
Там, где у лифчика завязки),
Немного скованно, лениво
Девица на х...й наползла,
И медленно, вся содрогаясь,
В каньон любви его ввела.
И вот они в её капкане,
В весёлом розовом тумане
Танцуют танго «a’l’amour»,
Чтобы сказать потом «bonjour».
Тут Вронский кончил, отъезжая,
Девица слезла, истекая
Роса любви с пи...ды лилась,
Паркет натёртый заливая.
И дева под шумок съеблась.
Алёша вылез, бал бушует,
Мазурка, ****и и канкан.
Какой-то пьяный донжуан
С княжной молоденькой флиртует,
Её между колен зажав,
Ей в декольте залез по уши,
Тряся своею пьяной тушей,
И юбку донельзя задрав.
Два налитых гардемарина
И два товарища с Совмина
Поймали милых двух фрейлин.
Изрядно выпивший грузин
Поставил раком ту и эту.
Бедняги занялись минетом,
Гардемарины им с кормы
За океанские просторы,
Давясь от спермы и слюны,
Девицы завопили хором.
Облонский вызвал хор с «Ромэна»,
Дискантом пел и подвывал,
Потом полез, вопя, на сцену,
Стащил одну цыганку в зал,
И, захватив шампанских пару,
Гандоны, шприц, морфин, гитару,
Завлёк певичку в кабинет.
За ним какой-то лез корнет.
Но Стива дал бедняге в пах,
И тот остался на бобах.
Напрасно Вронский всё обшарил
И лазил между пьяных тел –
Виденье в белом пеньюаре
Исчезло. Видно, не у дел
Алёша милый оказался,
Расстроен, сумрачен и пьян,
Налил себе вина стакан,
Лениво выпив, разрыдался.
ГЛАВА 2.
Недалеко от «Англетера»,
Где в номерах шальным манером
Есенин счёты с жизнью свёл,
Покой души своей обрёл
За старой бронзовой оградой,
Уединённо, не спеша,
Едва на ладан чуть дыша,
Оставив ****скую браваду,
Советник тайный проживал,
Каренин, бывший попечитель, -
Куратор Смольного. Скандал
В те годы вспыхнул. Развратитель,
Когда весь птичник тихо спал,
И месяц мирно освещал
Часы на башне и ограду,
Созданье юное одно –
В полночный час, не мудрено, -
Пойти решило помочиться,
А, может, вышло покурить,
Не важно, даже пусть подмыться,
Воды холодненькой попить,
В одной рубашке. Девы спят.
И вдруг её рука хватает,
И в носик мерзкий бьёт эфир,
Волчком вдруг закрутило мир,
Сознанье девочка теряет…
Очнувшись, видит старика
В одних трусах, без парика;
Обрюзгший, старый и вонючий,
Рукой костлявой и колючей
Задрал уже ей комбинашку.
Скривив от ужаса мордашку,
Оставив нижнее бельё,
Девчонка с воплем рассекала.
И про растление своё
Подругам в Смольном рассказала.
Скандал поднялся. Смольный, Питер
Об этом деле басни плёл.
Вы только правильно поймите –
Каренин вызван на ковёр,
Оплёван, выебан морально,
Но старых связей рычаги…
Напрасно явные враги,
Смакуя случай сей скандальный,
Суда и плахи возжелав,
Каренин, мирно пострадав,
Переведён в контору МИДа.
«Чтоб умереть тебе от СПИДа, -
Сулила праздная молва.
Слова, слова, слова, слова.
Каренин вдов. Чтоб укрепиться
В своей морали на века,
Решил старик: «Пора жениться,
Хоть, вроде смерть уж так близка».
Но дело - делом, свадьба – свадьбой,
И в подмосковную усадьбу
Уехал со своей женой,
От счастья словно, как хмельной.
Неравный брак. У Пукирёва
Такое было полотно,
Всё это, вроде, нам не ново,
Всё это видано давно:
Муж стар, подруга молодая,
Природа – сволочь и пи...да,
И зову плоти уступая,
Рогами давит, как всегда.
Дрочите х...й, но не женитесь
На тех, кому годны в отцы.
А кто кричит: «Любовь»! Простите,
Но вы – бараны и скопцы.
ГЛАВА 3.
Жена Каренина, Анюта,
Известна в Питере давно,
Её маман брала валютой,
В порту держала казино
И гранд-отель с кафешантаном.
В нём круглый год, кипя фонтаном,
Весь Питер славный теневой,
Не тот, что блещет над Невой,
Петрово детище, творенье;
Сей город; каждый видит днём –
Не станет говорить о нём,
Хотя он стоит, без сомненья.
Тот город западных гостей,
Порнухи, тряпок и страстей,
Зелёных, чеков и валюты,
Путан и высших проституток.
Папаша был тапёром в баре.
Всегда в несвежей, грязной паре,
С бычком, прилипшим к бороде,
Внимая алчущей толпе,
Играл по Питеру чарльстоны,
Играл во всех его притонах
Отрывки всякой оперетты
И пел похабные куплеты.
А дочь родителей не знала:
Мамаша вечно пропадала,
А если дома, то пьяна,
И день, и ночь окружена
Шалманом пьяных кавалеров,
А те, ни в чём не зная меры,
Играли, пили и дрались,
У Ани на глазах еблись
И к ней частенько приставали,
Её в местах щипали.
Анюта скоро распознала
И томный привкус поцелуя,
И грубость ласк, и твёрдость х..я,
Познала рано на губах
Вина букет и сигарету,
Любви признания в стихах
И сладость первого минета.
Папаша, вшитый постоянно,
В дом приводил подружек пьяных,
Кончались дракой вечера,
Ментовкой, криком, протоколом.
И так с утра и до утра…
В восьмом пришлось уйти из школы:
Она с почтенной классной дамой
Отдалась лесбийской любви,
( Да, зов испорченной крови.)
Они, не ожидая драмы.
Разделись в классе догола
И на полу легли валетом,
Их директриса засекла
И с волчьим выгнала билетом
И жизнь пошла шальным разгоном,
По всем сомнительным притонам
Знал Питер Аню, как свою,
Она плясала на хую,
Как баядерка в храме пляшет,
Давала всем – чужим и нашим.
Но времена текут, меняясь…
Папаша, медленно спиваясь,
Святое всё в себе пропил,
Его беляк не раз косил,
Два раза вешался, травился,
В Неву бросался - раз топился,
Зашитый был уже не раз.
В один прекрасный день и час
Папаша помер, мир оставив,
Мамаша, тризну громко справив,
От страха села на иглу,
На травку, план и на начинку,
Жизнь закрутилась, как пластинка…
Вся – без пределов, без межей.
Устав от жизни, кутежей,
Мамаша лезвием «Невы»,
Закрывшись в ванной, вскрыла вены,
Врачи боролись, но, увы,
Не возвратили к жизни бренной.
В весенний день, под звон капели
На Пискарёвку отвезли,
За упокой души пропели,
Помянув, выпив, разошлись.
Маман не стало, дочь одна,
Подавлена, потрясена,
От горя разум помутился,
И тут сам случай очутился:
Каренин сделал ей визит,
Вальяжен, стар, богат и знатен,
По слухам – сладостно развратен,
Затянут, чопорен, подпит –
Ей ничего не оставалось,
Как дать согласие своё,
Как свадьба тут же состоялась.
Всё петербургское жульё:
Все мафиози, ****и, рэкет
На званом свадебном банкете
Три дня бухали – повод был;
А на четвёртый князь отбыл
С своей божественной супругой
Творить прелюдию любви
Своей стареющей крови
В краю любовного досуга.
ГЛАВА 4.
Смешалось всё в Облонском доме,
И на семейном небосклоне
Любви уж начался закат:
Недели две тому назад
Облонский Стива взят с поличным
В одном из местных номеров
С кокоткой очень неприличной –
Его жена без лишних слов
Нагрохотала в суд по блату:
Супруг – ****ун – давай развод,
Мы всё поделим: дачу, хату, -
Бабьё ведь гребаный народ,
Хоть обосрись, им ну и точка.
Облонский пишет Ане строчку:
«Спасай семью, а то пиз...ец,
Ограблен, нищ, покинут, брошен,
Я не гулял, всё, мол, пиз...ёж,
Я – оклевётанный отец!
Каренина примчалась махом,
И после дрязг, упрёков, ахов,
В семье Облонских снова – рай…
А на дворе цвёл буйный май,
И Стива, чтоб обмыть всё это,
Зафрахтовал кабриолеты,
Позвал ****ей, позвал ханыг.
Поехал с шоблой на пикник.
Пикник был прост, как всё простое
И схож, как тысячи попоек,
Все перепились, Стива пьян,
Как храбрый пушкинский Руслан,
Лез к всем свободным бабам сразу
И к Анне грязно приставал,
Перед костром в трусах скакал,
Потом пошёл блевать, зараза.
Анюта, выпив, заскучав,
Красиво юбку подобрав,
Пошла по лесу вдоль опушки,
Устав от шума и вина,
Вся грациозна и нежна.
Легла на травку близь речушки.
Облонский, проблевав своё,
К костру вернулся, там гудели,
Там Вронский, сняв с себя бельё,
Стриптиз показывал мамзелям
И в прятки предлагал играть:
«Кого найду – того сношать»!
То уговор весьма суровый,
От предложения такого,
Девицы дунули в кусты,
Давя весенние цветы,
Росу с травы лесной сбивая,
И на ходу трусы снимая.
Вот берег девственной реки,
Где раньше невод рыбаки
Ни разу спьяну не бросали
Где только птички щебетали,
Князь Вронский, Анну увидал.
Она спала, и князь подкрался,
Своё орудие достал
И на Каренину забрался.
Она кричала – всё напрасно:
Весёлый вешний ветерок
Сносил визгливый голосок.
Глас вопиющий, столь несчастный.
Поняв, что это всё туфта,
(Анюта тоже не проста)
Вдруг стала в такт ему сношаться,
И вот прошло минут так двадцать,
Он не кончает, и она
Уже на пену вся исходит,
Дыханье частое заходит.
Глаза в экстазе закатив,
Поручик ноги взял на плечи.
«Не надо, ты меня калечишь, -
Сказала Анна, - отпусти».
И Вронский слез; партнёрша член
Сначала пять минут дрочила,
Потом она, привстав с колен,
В ложбинку грудей запустила
И стала языком лизать
И томно, чувственно сосать,
Как леденец или конфету –
Что может слаще быть минета!
Он кончил, мятый и усталый,
Его партнёрша быстро встала,
И, сплюнув сперму изо рта,
Пошла, красива и чиста,
К речушке быстрой, чтоб подмыться,
И Вронский видит, как она,
Та, что была интимна жрицей,
Плескалась, вся обнажена.
Рогатый муж – что может быть
Позорней этого позора,
Да, только кровью можно смыть
Боль молчаливого укора.
Когда до уха мужа Анны
Дошла докучная молва,
Не мог Каренин смыть обмана:
«О, Боже! Как она могла»!
А Петербург с особым смаком
Передавал из уст в уста,
Как Анна с Вронским тра-та-та!
О, Боже, неужели раком!
О, молодёжь пошла, о, нравы!
Любой стареющий нужник,
Имел сказать он с полным правом:
«Избави, Боже, от лукавых»!
И кинуть камень Анне вслед.
«Без поражений нет побед»,-
Решил обделанный Каренин
И подал в суд, как за разврат,
Процесс скандальный разразился,
Весь Питер грязно шевелился,
Смакуя сплетен сладкий яд.
И на сто первую версту
Отправил Анну суд присяжных
За ****ство, блуд и суету,
За аморальную вальяжность.
Позора Анна не снесла,
И на железную дорогу
Её по-пьяни занесла
Любовь, обиды и тревоги.
Все под курьерский улеглись
И, расчленившись, разнеслись
По краю насыпи в кювете.
Не сразу, на день так на третий
Анютин труп друзья нашли,
Куски собрали, отвезли
В последний путь.
Там, в морге, медики с сноровкой
Всю ночь Каренину сшивали,
Со смехом, путая куски.
А Вронский запил от тоски,
И ночью в секционном зале
Он тело Анны осквернил,
Был уличён в некрофилии
И в институт психиатрии
Доставлен в истощеньи сил.
Каренин Анну схоронил,
Слезу скупую проронил,
Плиту надгробную поставил.
На беломраморной плите
Златыми буквами сей текст
Он высечь мастера заставил:
«Была при жизни ты пиз..ою,
Ушла из жизни, как пиз..а,
Пусть будет вечно х...й с тобою
Теперь, отныне и всегда».
Конец.
Апрель 1989 г.
.