Плачущие берёзовые кисти.
Многоножие их кривых стволов проносится мимо,
как стадо, вспугнутое шумом поезда,
который уносит на себе
полупроявленный отпечаток окна электрички
с отражением противоположной стороны –
штампом мгновения.
На этой зелёной стеклянной ленте
вдруг,
не знаю почему,
выступают рельефом лица родителей,
еще молодые, не перечеркнутые стрессами, болезнями,
алкоголем безверия…
…белые легкие платьица без рукавов… «бабетты» с локонами…
туфли-«лодочки»… брови-ниточки… удлиненные косые бачки…
мелкие пышные кудри отца еще без изморози… острые воротники нейлоновых рубашек…
любительская кинокамера «Спорт»… реактивы… проявляемая вручную пленка…
кляссеры с редкими марками и автографами космонавтов…
Высоцкий – с допотопного катушечного магнитофона,
который родители слушали в тайне от меня, говоря, что я еще мал,
и отправляли играть в другую комнату.
Это было в гостях у Серёжи-альпиниста –
друга моего родного дяди - маминого двойняшки
(московского студента, умницы и добродушного весельчака)…
умершего до обидного рано
в теплой нижнекамской ванне…
(а пелось тогда всего-то про каких-то попугайчиков, клоунов, акробатиков)…
Откуда-то
из неожиданного кармана памяти –
лицо маминой подруги –
большеглазое, красивое…
Она тоже умрёт молодой
от белокровия, после родов,
оставив двух маленьких дочек…
Старшая из них
была подругой первого шестилетия моей жизни…
Все детство я пытался снова встретиться с ней,
и вдруг в тринадцать лет
обнаружил в красивой, но уже чужой,
незнакомой девушке из соседнего отряда
в летнем пионерском лагере.
Подкараулив я тихо спросил:
– Танька, ты меня помнишь?
– Я всё помню, – сказала она
и назвала по имени,
почти забытом теперь.
22.07.02.