Я измерял июнь линейкой,
я ждал любви четвёртый день...
Страдал, терпел, скрипел скамейкой,
пока не рухнул вместе с ней.
Поотворачивались птицы,
краснели окна от стыда...
Да как посмела приключиться
с мужчиной эта ерунда?!
Как можно ждать любви в июне?
В такой безоблачный четверг?
Любовь тогда в затылок клюнет,
когда ты сам её отверг!
Пока ты ждёшь, она, как пуля,
бьёт первых встречных на пути...
Я не готов на счёт июля
приход любви перенести.
Расставил призрачные сети.
Постригся, взял взаймы деньжат.
Не дам себя я не заметить.
С плакатом встану. Буду ждать.
Полоска света
Я же умер ещё молодой,
хоть себя не зарыл под плитой
и выдавливал изредка юмор…
От серьёзной и грустной такой –
из покойных попал в неспокой,
непонятно, с чего вдруг надумал
встать мостом на твои берега.
Ты прости дурака.
Удивлять я пытался, как мог:
запекал своё сердце в пирог,
застилал город снегом, как мехом,
силой мысли сгибал якоря...
Об тебя зажигаясь, искря,
становился я сверхчеловеком,
психлечебницы спали пока...
Ты прости дурака.
Утверждая, что чувство – везде,
где есть ты, я ходил по воде
прямо с обледеневшего пирса.
Что любовь – это жизнь, а не блеф,
не сумел доказать и взлетев…
И взлетев – как обычно разбился
о бетонный батут потолка.
Ты прости дурака.
Парочка
Болезненного вида здоровяк,
он жизнь прожил как следует – никак,
страдая лишь о стаже беспокойством.
Она – небезутешная вдова,
была вознёй со внуками жива,
но вдруг её спросили: «Как такой вам?»
Сперва она сказала: «Старый дед».
Потом твердила: «Ничего в нём нет».
Но всё ж дошла до: «Это неприлично…»
Наверно, месяц пролетел с тех пор –
и я услышал, выйдя в коридор:
«Знакомьтесь, детки, Ростислав Ильич мой».
Цветут пенсионеры краше роз,
того гляди поженятся всерьёз,
шокируя порядочных соседок.
А я скажу: «Есть в каждом волшебство,
давайте брать большое ничего
и делать счастье из него вот эдак…»
Притяжение
Смотрю, как задумчиво падают листья,
как морщится в лужах ночная вода.
А ты говоришь о подругах и злишься,
что мне не дослушать про них никогда.
Мы не совпадаем. Как платье и брюки.
Как шустрая кошка и раненый грач.
Но руки уткнуться пытаются в руки,
но губы желают с губами играть.
Мы радость умеем растягивать в пытку,
нам встреча – не встреча, а ловчая сеть.
Могли бы, как шарики, взяться за нитку,
за ниточку чувства, и парой взлететь…
Но в небо седьмое мы оба не верим,
да здравствует счастье – не здесь, не сейчас.
Пусть осень сотрёт нас – не жалко потери,
и катятся тихо грустинки из глаз.
Решаем, как дети, расстаться в итоге…
Чтоб завтра столкнуться в дверях невпопад.
Зачем нас друг к другу приводят дороги,
зачем огоньки между нами горят?
Большая луна
Вот также на мосту стояли мы,
курили на восход большой луны,
похожей на ослепший глаз Господень.
Для чистой целовательной фигни
нам оставались считанные дни:
тебе - в Москву, мне - в армию, раз годен...
Потом, как говорится, суп с котом,
в Литве служил и дрался с латышом
по воскресеньям за татарку Алю,
а ты влюбилась в Даню-москвича,
нагая танцевала ча-ча-ча
(твои подруги в красках сообщали)...
Теперь смотрю я на Господень глаз,
на мост, на молодых, что вместо нас -
они пришли хорошими, другими,
не будут расставаться никогда,
какая б ни была кругом беда...
А я лишь вспомню губы, вспомнив имя...
Душа
Человек души огромной,
может быть, надутой дымом,
но уютной, словно дом,
целый день грустил упорно
и решил своей любимой
отплатить за зло добром.
К ней вчера пришёл не поздно,
но за шаг не очень трезвый,
за помадные следы
беспардонно был на воздух
выгнан с помощью железной
«от тефаль» сковороды.
Человек нагладил брюки,
заучил стишок с открытки,
надушился, как милорд,
прикупил букетик в будке,
взял в «Пятёрочке» со скидкой
и шампанское, и торт.
Но зазноба не открыла,
подавала жизни знаки,
громко веником шурша.
Человек стоял бескрылый,
хуже брошенной собаки.
Эх, не сдулась бы душа…
Цветочная история
За британской казны интересы
Ник отдал две ноги до колен.
Скоро выточат Нику протезы,
и тогда он помчится к Элен.
Старый госпиталь в тихом районе…
До окна доползёшь, а в окне:
три цветочницы с дядюшкой Джонни,
что контужен на прошлой войне.
Слабовато уходят букеты –
нынче мало ходячих парней.
А Элен пишет милому: «Где ты?
Возвращайся, мой рыжик, скорей!»
Ник прочтёт и забудет про стоны,
улыбнётся сквозь боль, как родным,
трём цветочницам с дядюшкой Джонни,
что сшибает монетки на джин.
Ник получит скрипучие ноги,
станет снова могучим бойцом,
из больницы сбежит без подмоги,
но задержится рядом с крыльцом
и в невидимой миру короне
купит сразу корзину цветов…
Три цветочницы с дядюшкой Джонни,
рты разинув, застынут без слов.