По дворам, подворотням, подворьям
в пролетарстве погрязших дворцов
прорастают дубы Лукоморья
желудями из тайных ларцов.
Леший, правда, в проулках не бродит,
но блуждаю сомнамбулой я,
и душа окуляра не сводит
с кроткой мистики небытия.
Каждый кот здесь учён от природы,
ибо подпол преданьями полн,
и как ласточки лепятся к сводам
тени тех, кто в загробье ушёл.
О, как много б они рассказали,
да и спели под звон фортепьян,
только чёрт сломит ногу в танцзале,
а в ротонде разросся бурьян.
Франтоватый узор на фронтоне,
старослав ли, арабская вязь…
Сизый голубь как Сирин застонет,
на карнизе едва примостясь,
а в ответ ему ангелов пенье
с изразцовой часовни в кустах,
обречённой на плесень и тленье
за её староверский устав.
В бывшей кирхе гнездятся банкиры,
в барском доме гудит ресторан ,
пышным князем ушедшего мира
нарядившись, как ледебем — вран.
Здесь ничто не тождественно сути,
хронотоп с топонимикой врозь,
ибо, плавая в омуте мути,
тело с духом давно разошлось.
Но ведь кажется, будто деревья
корневые созвучья хранят,
и поведают в нужное время,
где был храм, где конюшня, где сад,
где сокровищ Кащеевых залежь…
Всё нетленно под наледью лет.
Смотришь в сумрак — и вдруг понимаешь,
что из прошлого смотрят в ответ.