(девяностые)
Косой забор. Не кошено. И лужи.
И как здесь поживает русский люд?
Старик кряхтит и кашляет – простужен.
И куры взад-вперед с утра снуют.
А люд-то – население – три бабы.
И бабы-то все сталинской поры,
Чьи судьбы – буераки да ухабы.
Житье – безмужиковые дворы.
Тот дед – один на всех – товарищ, братец,
Глава, завхоз, пастух, ветеринар.
Косу отбить и крест могильный сладить,
А то – щипнуть – не так уж он и стар!
А чесанки на деде все в заплатах.
И шапка довоенная – треух.
«Хотя б долги отдали – три зарплаты!» -
Ругает демократов матом вслух.
Зарплата не ему – дедок старинный,
На пенсию при Брежневе ушел.
Он сетует за дочку и за сына,
Что в городе живут. «Овца! Осел!
И как не задохнутся без простора?
На что сменяли русскую избу? –
Бетон, кирпич, железные заборы…
И что нашли в том каменном гробу?!
Картошка и морковка – не из грядки,
Видать, нитратов вдоволь нажрались.
Видать, уже с мозгой не все в порядке!
Додуматься, чтоб так порушить жизь!»
Прослушав речь из дедовой помойки,
Как будто раздобывши языка,
Щенок, привстав к столбу в известной стойке,
Презрительно глядит на старика.
А дед ему: «Спасибо, что родился!
Рождаемость все выше, все ж – приплод.
Не вымрет деревенька, чтоб гордился
Живучестью глубинки весь народ».
И дед, не постеснявшись кур и люда,
В ответ щенку, насколько было сил,
И жизнь, и строй, и власти, и простуду,
И столб из «пистолета» замочил.
Вот радость-то для русского народа –
К столбу пристать и жизнь в сердцах ругнуть.
Зато, дери ее, опять свобода –
С восхода до заката спину гнуть.