Я бродил вечерами
по набережным туманным
с быстротечными именами:
Сена, Луара, Марна...
На воде расплывались пятнами нефть и машинное масло.
Я скажу о речушке-трудяге, брошенной
в ноги Парижу
и ползущей упрямо,
как баржи из досок усталых,
нагруженные хлебом, цементом, вином;
по ночам сторожат их огромные псы,
флегматично-лохматые, с лаем глухим,
с человечьим, слезой затуманенным взглядом;
этот взгляд провожает порою мосты
с грустью скорбной и странной...
Кабачки для рабочих, воров и бродяг.
Там едят они, пьют, говорят
о серьезных вещах.
Там у стойки всё вместе: и ругань, и вопли, и песни;
на оконном стекле давит мух беспризорный сопляк.
А речушка течет упорно, узкая, серо-зеленая, и маревом плотным задернут
небосвод мукомолен, цехов, лесопилок
и фабрик, где, дым выдыхая,
пыхтят закоптелые трубы.
Кривые и грязные улочки, от тесноты умирая,
часто носят названья
звучные, знаменитые,
и жители с уважением и гордостью их повторяют.
Ведут эти улицы к бойням
и оттуда приносят с собою
слухи и пыль предместья -
предместья бунтов, волнений,
стачек и потасовок, нищенских погребений,
передвижных балаганов, цирков и каруселей,
окон, черных от копоти, и мигающих фонарей.
И на всем ее протяженье облик реки трагичен и жалок.
Младшая дочка Сены, обездоленная, бесправная.
Школьники вечерами стайкой сюда набегают
и в простодушье невинном орошают твои берега.
Перевод И. Чежеговой