Ветер меняется, переводя часы
с зимнего времени на никакое,
утка ума опасается пыльного сглаза,
встречные просят взаймы, убирая в карман,
лопатка царапает ход в несъедобном сугробе.
Жажда – как отвращение к жёлтому снегу,
как шестьдесят одна секунда в минуту,
и если акация самостоятельно не отряхнётся,
кончится свет, удивлённый своей длиною.
Около дерева умирает излюбленным способом,
собираясь на новые завоевания,
Дарий гербария, вот, он уже под снегом,
и я узнаю полгода в его лице.
Я узнаю любые кривые вещи,
слышу шаги безногого, аплодисменты безрукого,
мысли безумного – и не могу испугаться.
Чёрствый, – говорю я себе, как маленькому,
хватаю в сердцах бессмысленно горстку снега,
комкаю и бросаю его за ненадобностью –
этот тающий мусор каталептической мысли.
Если не каменеть, мы уходим бесследно.