Один мой приятель, который слишком ленив, чтобы заниматься регистрацией себя в Интернете, и слишком наивен, чтобы сомневаться в здравомыслии почтенной публики, просил меня разместить его краткие размышления.
Он полагает, что только столетняя привычка к знаменитому тексту мешает испытывать читателям полезное изумление перед романтическим пером великого поэта. Вольно же ему заблуждаться! Но обязанности дружбы не оставляют мне выбора и я представляю его наброски на суд взыскательной публики.
Поэма написана в 1839г. В те времена Россия вела войны с Турцией и Персией, которые активно использовали в своих интересах горские народы. В среде тогдашней европейской военной знати было принято привозить с собой с войны и выращивать около себя детей тех народов, которые участвовали в военных действиях.
Например, Лермонтов мог услышать рассказ о Ермолове, который привез чеченского мальчишку в Петербург и он впоследствии сделался академиком Академии художеств (П.З. Захаров). Однако биограф Лермонтова сообщает, что в основу сюжета легли впечатления от непосредственной встречи Лермонтова с монахом мцхетского монастыря, которого спасли подобравшие его монахи.
Первые же строки поэмы разворачивают действие на одной из древнейших земель человеческой цивилизации. При впадении Арагвы в реку Кура находится город Мцхета, основанный во времена Кира и Перикла. Основой образа старинного монастыря мог стать знаменитейший грузинский монастырь Джвари, основанный, например, за пятьсот лет до Софии Киевской.
Древность грузинского монастыря поэт подчеркивает чертами упадка, заброшенности и дряхлости:
***
Один старик седой
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит …
***
Сразу становится ясно, что монастырь тоже активно действующий герой поэмы, призванный олицетворять мертвенную заплесневелую скуку, ржавые кандалы и сырые подвалы. Стены монастыря – не ограда и спасение упорядоченной жизни, гарантия безопасности и уюта, а символ тюрьмы и рабства.
Но главный герой – послушник (по-грузински «мцыри») этого монастыря. Судя по описанию, он был просто жильцом монастыря, и даже не был послушником. Монахи о нем заботились, жалели его, ни к чему не принуждали, предоставляли ему полную свободу, которой он мог пользоваться по своему усмотрению. Усмотрение это состояло в том, чтобы чуждаться дружеских приветов (в монастыре и около него было полно сверстников), бесцельно бродить дикарем и предаваться мучительной тоске по родной земле.
Никто не возбранял ему уйти куда и когда вздумается. Когда после побега стали его искать, то лишь от страха за своего собрата. Они же вырастили его, а горные тропы опасны – круты, встречаются худые люди и зверь не редкий гость!
Поэт говорит о рабстве Мцыри с явным преувеличением. Рабство можно здесь толковать только как привязанность к привычке кушать, одеваться, иметь уютный кров и прочие обыденные человеческие привязанности. Видимо, сказывается библейская традиция, трактующая сытую жизнь израильтян в Египте как духовное рабство.
Навыки благодарного дружелюбия и взаимной ответственности слабо развились в нем. О своем желании сходить в родной аул он никому не сказал и вся братия непрерывно искала его три дня, снедаемая тревогой.
Но ни тени смущения Мцыри не испытывал. Его рассказ-исповедь носит черты гордого и пренебрежительного назидания тупоумному ослу-монаху, который ничего не знает в жизни, кроме как подметать пыль с никому не нужных могил. Жалость такого существа – позор для героя.
Как и положено любому назиданию такого рода оно насквозь лживо. То послушник сетует, что он вырос в сумрачных стенах, то рассказывает, как у него билось сердце, когда он с монастырских башен озирал роскошные пейзажи. То он проклинает жизнь, которая предстояла ему в монастыре, то горько сетует, что у него эту жизнь отняли (кто?) – «Ты жил, - я так же мог бы жить!»
Итак, уже первые поверхностные наблюдения за героями поэмы начинают настораживать.
Поэтому с осторожностью попробуем, все-таки, разобраться - куда и зачем бежит Мцыри? Почему он именно бежит, торопится, устремляется – по указанным выше причинам остается не-ясным.
Два основных стремления, сплетаясь между собой до неразличимости, составляют главную пружину повествования. Куда и зачем?
Куда бежит Мцыри? Формальный ответ прост – в родной аул.
Зачем он туда бежит – ответ более сложный, хотя простой вариант автором предлагается сразу – прижать к своей пылающей груди кого-то из родных или односельчан.
Однако вся ткань повествования показывает, что для Лермонтова главное «зачем» его по-бега не сводится к житейской чувствительности. Поэт хочет показать, что в груди у человека живет постоянная мечта вырваться из оков обыденной ограниченности.
Освободиться от необходимости набивать свое брюхо едой, согревать свои зябнущие ручки, защищать обувью свои ступни, лечить свои болячки, передвигаться с ничтожной скоростью, потеть от жары, дрожать от холода, опасаться врагов и многое другое. Да еще не просто для себя самого, а и о близких заботиться, а иногда еще и о дальних (как монах позаботился о самом Мцыри).
Именно этот плен, именно это рабство, именно эти цепи – вот главные враги Лермонтова. И поэт безжалостно бросает на борьбу с ними своего героя.
Герой хочет попасть в чудный мир тревог и битв, чтоб летать с орлами посреди гор, покрытых грозовыми тучами, обниматься с бурей, ловить руками молнии, общаться с духами деревьев, вод и земли, в одиночку побеждать целые армии. Что же он делает для этого?
Во-первых, он бежит. Он не пытается узнать дороги к дому, он не пытается рассчитать свои силы и запастись едой – все это рабство человечьей приниженности и расчетливости. Без них не достичь цели? Ну и что! Ведь главное не «куда», а «зачем»!
Во время своего стремительного бега он видит то же, что видел каждый день все эти годы – поля (возделанные людьми, живущими окрест монастыря), холмы с рощами, горные потоки, горные хребты, вереницу облаков, седой незыблемый Кавказ (Эльбрус?) (оттуда [из сада] виден и Кавказ…).
Но решимость его вернуться к родным в родной аул и там начать новую мирную (! – в кольчуге, с кинжалом и ружьем!) жизнь придает этим тысячекратно виденным вещам новый ореол сказочности.
Воспоминания об отце, сестрах, смуглых почтенных старцах (но совсем не дряхлых, как эти гадкие монахи, в страхе корчащиеся у алтаря), свежий ночной воздух – помогли пробежать ему без остановки целых несколько часов и добежать до глубокого ущелья.
Упав на краю ущелья, он ощутил себя частицей этой великолепной природы. Ему стало казаться, что он слышит «неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход и дольней лозы прозябанье». Даже голоса духов природы стали ему слышны. Но если чуткость библейского пророка – это дар для служения людям, то здесь - лишь первая ступень обряда посвящения для дальнейших полетов с бурей и ловли молний.
В ущелье он слышит песню и видит прекрасную девушку, пришедшую с кувшином к горному потоку. Девушка его очень поразила. Поразила настолько, что он забывает о грузинских девушках, которые в изобилии не только носили воду, но и готовили чудесные лепешки, ткали великолепные ткани, пели чудные песни в окрестностях того самого страшного монастыря, в котором он вырос.
Забывает о том, что она из тех людей, которые заботились о нем все эти годы и опутывали его «рабскими» цепями. Она из тех девчонок, с которыми он отказывался играть и петь песни. Она из тех несчастных, которые среди душных стен, наперекор всей тяжести человеческой жизни умеют радоваться, петь, творить, любить.
Та лёгкость, с которой она всё делала, та песня, которую она напевала, спускаясь к речке вызвали в нем глубокую задумчивость. Мцыри очнулся только тогда, когда девушка была уже далеко. О чём же он думал всё это время? - О своей родине.
Может, он думал ещё об этой девушке, у которой было всё в жизни так хорошо, ведь у неё были друзья, родные, был своё дом, и он думал - какая же она счастливая! Он долго ещё наблюдал, как она шла. В его сердце закрадывается мысль о том, что его жизнь была не так уж плоха. Он мог бы жениться на этой чудной девушке…
Но, вспомнив, куда он стремится, отправился дальше. Летать с орлами он еще не научился, а уже стал испытывать муки голода. Поэтому передвигался робко, бежать перестал, хотя лесная дорога стала прямой. Вскоре оробевший послушник заблудился и с ним случилась истерика от исступленной злобы, что он не может сам найти дорогу в родные места. «Тогда на землю я упал и в исступлении рыдал…»
Причем, в отчаяние его приводил сам факт, что он не может, подобно зверю («могучему коню»), отыскивать след к своему дому сам. Надежда его вырваться из рабства человеческой ограниченности стала угасать.
Возвращаться обратно? Повесив голову, как провинившийся школяр? Не бывать этому! Лучше погибнуть! Отчаянная злоба от неудачи нашла выход во встрече с барсом. «Сердце вдруг зажглося жаждою борьбы и крови…». Ни в чем не повиннный зверь был побежден. Последние силы героя иссякли. Ничто не мешало вернуться храбрецу в родной монастырь. Наличие ран обеспечивало защиту его чести…
В длинной исповеди героя нашлось место и для описания тоски, и для рассказа о мечте, и для жалости к себе, но не нашлось места для благодарности монахам.
Хотя что-то, все-таки, изменилась. Если в середине рассказа герой мог бы завещать бросить его в пропасть, или в горный поток, или забросить на «седую вершину Кавказа», чтоб братья-орлы разобрали его по косточкам под разбойничий посвист бури и подмигивание молний, или еще чего-нибудь романтического, то в конце рассказа возникают другие нотки.
Герой, переживший мечту стать сверхчеловеком, перестал относиться к воспитавшей его древней обители как к поганой рабской яме. Он вспомнил о дивном времени, проведенном в монастырском саду, среди белых акаций. Он вдруг почувствовал, что не только стремительный бег, но и благодарный доверчивый взгляд друга могут многое открыть в жизни, увидеть привычное по-новому.
***
Трава меж ними так густа
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно-золотист
Играющий на солнце лист!
***
Трагична была судьба бедного Мцыри. Туда, куда он стремился, он не попал. Того, за чем он туда стремился, он не достиг. Ощутить себя наравне с орлами, бурями и молниями не смог.
Но, обманутый безумной мечтой, он приобрел подлинную надежду. Отброшенный собственной дерзостью от истоков жизни, увидел подлинную тихую красоту. Не сумев стать господином свободы, он прикоснулся к краю ее риз. Пережив пустоту ненависти, почувствовал отзвук любви и благодарности.
И с этим чувством ему не жалко было умереть.