Жизнь оборвёшь и смотришь свысока
на родинку: «А помнишь, помнишь, помнишь?»
И капелькой грудного молока
за тридевять земель спешишь на помощь.
Но там всё то же, в ножнах мерзлота,
и хлопают безмолвно, глухо створки.
У чуда ждущего жизнь коротка,
короче даже мёртвого ребёнка,
который плачет слишком громко вслед,
и топает по памяти так босо,
что, на чужой вскочив велосипед,
покатишься forever без вопросов.