как бессовестно в их девятнадцать лет, у них ничего, ничего совершенно нет:
ни живота, ни шрамов от аппендицита и кесарева, ни понимания - слесарю-слесарево,
ни боязни дышать взахлеб, ни страха не дорасти. господи, этих девочек не спасти, даже в твоей горсти.
они с такой жадностью прокалывают живот, вонзают в него иголки, а там еще никто не живет,
их еще не таскали волки, зубастые волки в этот ослепительный темный душный круговорот.
.
.
.
.
господи, как бессовестно в девятнадцать лет, ни наплечных шрамов, ни тебе эполет,
что им какая-то драма, опера там, балет, господи, да их же по сути то вовсе нет,
что там любовь? она длится то полчаса, он ее гладит по расхристанным волосам,
он ее манит - слышишь, пойдем, пойдем? и она идет, и их спины вписываются в окоем
моего зрачка. господи, как бы сыграть то под дурачка, как бы сделать вид,
что еще огого, еще, слышишь ты, ничего, и конечно же совершенно нигде не болит.
.
.
.
.
.
как невероятно гладко естественно ложится свет на ее загар,
как грохочет под ноги океан, заглушая чаек или гагар,
как она растягивается на камнях во весь свой невероятный рост,
и поглядывает на меня, и собирает небрежно в хвост
совершенно роскошную каштановую копну
говорит: он не оставит меня одну
.
.
.
.
и под моей старательно закрашенной сединой проявляется четкая полоска меди.
как мне сказать ей, прости родной, но - никуда не едем,
а он... отошел, просто зашел к соседям... и не вернулся. этим
мы отличаемся. верно? им - еще предстоит. я - была не первой.
анализы, беременность, гепатит, прокуренные нервы...
господи. девятнадцать! милые, глупые нерпы.
.
.
.
.
как описать ей этот мой непокой
видеть ее такой.