Он просил заложить имение.
Не подписывал по счетам.
Он давно распродал последнее,
и оставил лишь нужный хлам.
Трость, цилиндр, да попугая,
попугай слишком много знает,
чик-чирики – предвестник драм,
что ж, банкроты, и дело – срам.
Слуги более не смотрят в рот.
Вон, лакей, всё – наоборот
норовит вострое бросить слово,
не краснеет, с кухаркой снова
затевает приват-интрижку,
наплевал на твою одышку,
с безразличьем глядит на дом,
что в закладе – с таким трудом.
Что ж, пустое, чу, бросим взгляд,
скуки ради, и разве яд
лишь способен внести веселье.
Что ж, недолго, и – новосельем –
- склеп почётный,
червей – без счёту,
да, пошли бы Вы, право,
к чёрту!...
Листья жухлые, жёлтый лист,
парк,
волшебная вуаль и очи
под вуалью блистают,
ночи,
полные яда, любви, огня,
были,
были ведь для меня!
Говори же, мил, попугай,
трепещи пред своим хозяином,
расскажи,
ростовщик Овсяниннов
тут же продал всё с молотка?
- Дурья, дурья твоя башка,
да не надо б мне знать, не следует,
кто последним решением ведает.
На торгах наложила «вето»
дама милая,
а ответа
о фамилии её и роде,
не дождались,
из знатных вроде,
под вуалью - лицо, молчала,
только туфелькою качала.
Только видели в экипаже,
когда дама в него садилась,
клетку странную,
в клетке стражем
птица жёлтая хоронилась,
птица крупная, не кричала,
оком
двор, да собак стращала.
24.03.2010
С-Петербург