Марине, которая в Канаде

МАРИНЕ, КОТОРАЯ В КАНАДЕ

Вступление

Когда (совсем недавно!) я был молод
И щедро тратил чувственный запал,
Когда меня терзал всегдашний голод
И меры в чувствах я ещё не знал,
Когда, снедаем внутреннею жаждой
И страхом, что я что-то не успел,
Запечатлеть, почти в мгновенье каждом
Какой-то высший смысл я хотел,
Когда, раскрыв объятья всему миру
Я истово, взахлёб его любил
И нежную и трепетную лиру
Любви горящим сердцем посвятил,
Когда отрава будущих сомнений
Украдкой вымеряющих свой шаг
Ещё из леденящей душу тени
Восторг мой не затронула никак,
Тогда писал я просто и открыто,
Ссыпая злато больше серебра…

Прошло то время… Но и не забыто!
И было всё, как-будто бы вчера…
Вздыхается. Однако ж – было! Было!..
Но стоит ли былое ворошить?
Лукаво щурюсь: ты же не забыла?
И мне, как видно, тоже не забыть.
Я воскрешаю прошлые мгновенья
И пусть благоразумью вопреки,
Что б знать могли иные поколенья,
Как пожили иные старики…
Я чую в этой фразе мрачный юмор.
Её в одежду ясную одеть,
Получится такое: я не умер,
Но я когда-то должен умереть…
Зажёванная истина… Однако,
Насколько же пронзительно звучит!
Морщинами наносит время знаки
И душу точно так же бороздит.
И Бог с ним! С тем, что так неотвратимо,
Раз быть чему, того не миновать,
Любовь и смерть по жизни побратимы
И больше тут мне нечего сказать.
Но мы, зато, вольны в воспоминаньях!
А здесь ведь так немерено добра!
О юности хотя бы. О мечтаньях…
Прекрасная, прошедшая пора…

И вот, как раз, на ту благую пору
Пришлись к Марине несколько стихов.
Теперь я, улыбаясь, милым вздором
Читая их, назвать бы был готов.
Но странные судьбы перипетии
Ленивым завладев моим пером
Связали вдруг былого византии
С текущим моим, тихим житиём.

1
Я с первых строк хочу тебя спросить:
Читала ли ты Лермонтова «Сашку»?
В волненьи размышляя, как мне быть
И кофе заварив покрепче чашку
Его строфу решил я применить
Как форму для свободного теченья
Беседы? Монолога? Изложенья?
Мне более по сердцу разговор,
Когда размер стиха даёт простор
И так и эдак фразы переставить,
И с рифмой угадать, и полукавить.
2
Я старомоден в творчестве своём
И не люблю новаторских течений,
Кубический, в художестве, объём
Я полагаю нарушеньем зренья,
Убогостью, навязанной притом
Открытому искусству гражданину
И чистому душой простолюдину.
И мне всегда казалось, что в стихах
Быть должен верен рифме, как монах
И смыслу слова истинный писатель
И что его рассудит сам читатель.
3
Ну вот, Марина, здравствуй, это – я!
Таким меня увидеть ожидала?
И у тебя, и у меня – семья,
И вон как нас по миру раскидало!
Одна из дивных граней бытия,
Когда маршрут судьбы никем не знаем,
Но мы самонадеянно считаем,
Что сами правим бал своей судьбы,
Что мы хозяева, а не рабы,
Что случай в нашей жизни – просто случай,
Что он – пустяк. А воля – та могуча…
4
Теперь уже на карте нет страны,
Где мы с тобой родились и взрослели,
Где в дни испепеляющей войны
Народы наши нелюдь одолели.
Могли ль те легендарные сыны
Тогда хоть на мгновение представить,
Что их страной Макдональдс станет править?
Что бедный, одураченный народ
Преступно трансформируется в сброд?
И что восторжествуют проходимцы,
Бандюги, кланы, воры и мздоимцы?
5
«Я не философ, Боже сохрани!»
Как Лермонтов сказал в нетленном «Сашке».
По возрасту уже, как не взгляни
Мне телом ближе к собственной рубашке
Быть более комфортно. Не вини.
Я также, слава Богу, не политик,
Ворчун зато на кухне. Ну, и критик.
И хоть в душе мне муторно порой,
Устало я махнул на всё рукой,
Ведь если сдвиг по фазе всенародный,
То, значит, этот сдвиг - богоугодный.
6
Я сызмала был ярый оптимист
И, если помнишь, конченый романтик.
Но не факир я, не эквилибрист,
Что б столько лет держать, как знамя, фантик.
И пусть здесь встанет в позу моралист.
В мои лета смешны мне моралисты,
Как ни были б осанисты, казисты.
Теперь я сквозь защитную вуаль
Рассматриваю мир. Моя мораль
Мной выстрадана. И, как оплеуха:
Бесценна лишь невозмутимость духа!
7
Ну, вот и ладно… Я всё не о том.
О чём хотел? О девочке. Марине.
Я вижу даже, где стоял твой дом
И вижу, сквозь года, как на картине.
И знойный вечер плавится кругом,
Трамвай, звеня железом, громыхая
Ползёт по азиатскому Шанхаю.
И пышет жаром узкий тротуар
И катится на запад солнца шар,
Людей спешащих слышу разговоры
И вижу деревянные заборы
8
Домишек вдоль дороги небольших
И пыльную листву садов фруктовых,
И в изобилье спрятавшихся в них
От тяжести своей упасть готовых
Плодов поспевших, соком налитых.
Почти что в каждом доме – виноградник
И кое-где – цветущий палисадник.
В садовых шлангах не было воды,
Однако ж, плодоносили сады,
Поскольку, хоть и власти запрещали,
Ночами мы деревья поливали.
9
А помнишь, как вкусна была вода,
Стекающая с гор? И как целебна?
Я этого в те давние года
Совсем не понимал. И вот хвалебной
Теперь строкой ославлю навсегда!
И солнце своей Родины, и воду,
И колорит особенный народа,
Его радушье, щедрость, доброту,
Особый юмор, нравов чистоту,
Почтительность, взаимоуваженье
И удивляющее всех долготерпенье!
10
Где б ни был я и где б теперь не жил
Тоскою в сердце тянет нитка груза,
Как вспомню, как я гордо говорил:
 «Я гражданин Советского Союза»!
И Родину свою я свято чтил,
Но Родину – Советскую. Присягу
Я принял в честь неё. А что бумагу,
Соображая как-то на троих,
В лесной глуши, где сумрак спрячет их,
Состряпают однажды в Беловежье
И поднесут услугою медвежьей
11
Советскому народу, о таком
Не мог помыслить даже враг народа!
Легко и просто - черканув пером
Лишить людей и племени, и рода.
И грянул над Отчизной нашей гром,
Когда в один момент страны не стало!
Напрасно часть народа уповала,
В бессилии разинувшая рот,
Что кто-то им страну назад вернёт,
Дождались! В шуме злых аплодисментов
Явилась миру рота президентов!
12
И странное названье: СНГ.
И началось (по Марксу!) межеванье
На олигархов и на тех, кто «г»
И торг нажитым кровью достояньем.
Себе, урвавши долю в пироге
И прикрываясь умными речами,
Дербанили и днями, и ночами!
А что б наслать тумана пелену,
Затеяли Кавказскую войну,
И кое-где те горе-коммуняки
Так до сих пор и вешают нам враки…
13
Прости, Марина, мой смешной запал…
Ей Богу, не нарочно отвлекаюсь.
Спокойствие ведь духа прославлял
Ещё недавно. Как же, помню, каюсь…
Итак, постой, о чём я там писал?
Ну да! Был вечер, и струился жаром
Восточный город. Узким тротуаром,
Волнуясь, непонятно почему,
Шёл юноша к жилищу твоему.
Калитка вот. Он тихо постучался.
«Кто там?» - Твой голос из дому раздался.
14
Тот юноша, конечно, это – я!
Застыл, шагов заслышав приближенье.
Миг паузы. Щелчок замка. Твоя
Калитка приоткрылась. Удивленье
В глазах твоих сквозит через края.
Ещё бы! Как же можно так, вне школы,
Да на ночь глядя, встретиться?! Крамола!
Ты строгих правил девочка была,
К тому ж, у одноклассников слыла
Высокомерной и ужасно умной
И чересчур всегда благоразумной.
15
Один лишь я иное усмотрел!
В тебе рвались наружу бесенята!
К тебе «подъехать» шансов не имел
Никто из твоих сверстников. Ребята,
Которые могли б попасть в прицел
Твоих очей, лучащихся истомой,
Должны были быть старше. А те гномы,
Которых ты, с усмешкой на устах,
Вгоняла в леденящий душу страх,
Они не вызывали интереса
У чувственной и зреющей принцессы.
16
И что совсем разило наповал,
Так это то, что девочка Марина,
Восторгов вызывая целый шквал
Сама могла играть на пианино!
И это был железный пьедестал!
В те годы было главным – прокормиться,
И высшим шиком – музыке учиться.
Статистики не знаю, но процент
Семей, где был бы дома инструмент,
Наверно, оказался б смехотворным.
Поэтому, смотрелся не притворным
17
Почти религиозный наш экстаз!
Плюс ко всему, царило в классе мненье,
Что только ты, в один урочный час,
Была способна выдать сочиненье,
Разившее талантливостью нас.
Куда нам было до твоей культуры!
Я помню, педагог литературы
Любила нам ехидно повторять:
Смотрите мол, как надобно писать!
В бессилье мы строчили эпиграммы,
А ты писала: «Гаммы… Гаммы… Гаммы…».
18
И как это возможно: исписать,
В один присест, на заданную тему,
Двенадцатилистовую тетрадь
И складно, как блестящую поэму?
Отказываясь это понимать
В себе я обнаруживал в волненье
Диковинное чувств переплетенье.
Их противоречивостью пленён,
Я понял вдруг, что я в тебя влюблён.
И тут же сердце бурей всколыхнуло,
Затем к стихосложенью потянуло
19
И вдохновенной пробою пера
И в сладостно-мучительном томленье
Не спать я научился до утра.
Наградой были первые творенья!
В них юношества чистые ветра
Мой парус белоснежный наполняли
И в тайные, загадочные дали
В счастливый час с собою увлекли,
И дни мои с поэзией текли.
В незнаемое жадно шёл за новью,
Наполненный по маковку любовью.
20
Я, в общем-то, влюблялся много раз…
Порой влюблялся даже ежедневно!
Об этом я с усмешкою сейчас
Пишу сюда. А ты не смотришь гневно?
Ведь согласись: былое тешит нас.
Забавно мне теперь воспоминанье,
Что частым было разочарованье.
Влюблялся утром, вечером - мечтал,
Но пустоту вновь утром ощущал.
Желая, что б весь мир во мне вместился,
Любить я оголтело торопился.
21
И вот стою я у дверей твоих…
И, как сейчас, я вижу ту Марину.
Конфузясь и плутая в запятых
Пытаюсь объяснить тебе причину
Нежданного визита. Сумрак тих.
Но в серебристом месяца свеченье
В глазах твоих вдруг вспышку одобренья
На крохотный, совсем короткий миг
Азартом я охотника настиг!
Секрет же скрыт в такой простой причине:
Всегда охотник жив в любом мужчине…
22
Наш южный город отходил ко сну,
И лез на небо месяц остророгий,
И бархатную ночи тишину
Столбов фонарных тусклые дороги
Чертили тут и там. И тишину,
Внезапно, но уютно нарушая
Смущал звон запоздалого трамвая.
И вновь, без ветра, в звёздах – тишина,
И нам с тобой, конечно, не до сна,
Но вспомнить, вот досада, я не в силе,
О чём тогда с тобой мы говорили…
23
Преодолев волнение и страх,
Лелея дерзость в собственных активах,
Небрежно я о книгах и стихах,
О ближних и о дальних перспективах
Наверно говорил. И в пух и прах
С позиций боевых соцреализма
Клеймил мораль и быт капитализма.
И вся эта неискренняя прыть
Тебя имела целью удивить,
Но это просто я предполагаю,
Когда сейчас тот вечер вспоминаю.
24
И всё же, для тебя я был шпаной…
Как ты недавно в этом мне призналась.
И грустно, и смешно мне. Боже мой,
Ведь в пору ту мне даже показалось,
Что я сумел увлечь тебя собой.
И я тебе, царице и факирше,
Строчил ночами пламенные вирши,
Но, прежде чем тебе их тайно слать,
Я Тихонову Вовке прочитать
Старался их. И выставлял мне баллы
Наш двухметровый друг, по кличке Малый.
25
Мой добрый, давний, юношеский друг!
Мой слушатель. Тактичный, чуткий критик.
Далёкий от поэзии сундук,
Зато парашютист, летун, не нытик!
Его в аэроклуб Сергей Кондрук,
Художник наш, талантливый от Бога,
Сосватал, и дальнейшая дорога
По жизни стала Малому ясна:
Профессию избрал он летуна.
Володька, с детства вырвавшись на волю,
Влюблённый в небо, жил на лётном поле.
26
Но это было после… А тогда,
Горя сердец огнём нетерпеливым
И для себя без всякого вреда
Мы шли по жизни шагом торопливым
И нам совсем не стоило труда
Любить весь мир налево и направо
(Нельзя ж найти на молодость управу!).
Победоносный юности мажор
Фонтанами сочился с наших пор,
Никто в своих восторгах не скупился,
И каждый жить спешил и торопился.
27
Я знаю, никудышный я поэт.
Но ты мне намекнула между строчек
Что б я опять, спустя десятки лет
Тебе бы, хоть какой, прислал стишочек.
Изволь. В мгновенье ока Интернет
Мою к тебе поэму, иль балладу
Доставит в экзотичную Канаду!
В моём воображении полна
Экзотики кленовая страна
И я надеюсь, жажды сердца ради,
Что погощу когда-нибудь в Канаде!
28
Не гений никакой я, не талант…
Не пыжась, констатирую: любитель.
В стихах я, однозначно, дилетант,
Зато в душе – прекрасного хранитель!
О виршах моих ценный фолиант
Никто, конечно, сроду не напишет,
Пусть так, но знаю, искренностью дышит
И чувством, размышленьем глубока
Вперёд моя бегущая строка!
И радостно замечу, между делом,
Что смотрится довольно сносно в целом
29
Вся эта писанина. Без стыда
Скажу, что мненьем публики не болен.
И пусть мои стихи – белиберда,
Бываю всё же ими я доволен.
Но это происходит лишь тогда,
Когда на пике творческих мучений
Поклажу надоевшую сомнений
Круша и вдохновенно их дробя,
В конце концов, снимаю я с себя.
Но коротка, как фейерверка вспышка
Божественная эта передышка.
30
Ещё один (по возрасту?) сюрприз:
Я обнаружил тягу к мемуарам
И сам себе похлопывая: Бис!
Теперь хвалюсь иным репертуаром.
Вполне закономерен сей каприз,
И с тем, чему со мной пришлось случиться
С потомками решил я поделиться,
И одиноко стоя на ветру,
Выкладываю всё на «Прозе. ру»,
И счастлив я, что ты, живя в Канаде,
Меня читаешь, старой дружбы ради.
31
Велик тот, кто придумал Интернет!
Мир съёжился, всё сразу стало ближе.
Теперь общаться можно тет-а-тет
Хоть с Глазго, хоть с Нью-Йорком, хоть с Парижем!
В веб-камеру махнёшь рукой: «Привет!»,
И собеседник твой на мониторе.
Ты, только знай, плати своей конторе,
При помощи которой подключён,
Охвачен, зафиксирован, внедрён.
И вот сюрприз всемирной паутины:
Америка, Канада и… Марина!
32
Давным-давно мудрец один сказал:
Пути Господни неисповедимы…
И кто суда над ближним не искал,
Скорей всего, не станет им судимым…
Чей промысел нас эдак раскидал?..
И всё же, в том, что выпало на долю,
Конкретную я вижу чью-то волю.
А Бог… Я верю в то, что Бог хранит
В нас то, что человеческим горит
И ограждает нас от искушенья
Добавить миру яда озлобленья.
33
А с ядом этим явный перебор…
Чем дольше я живу на этом свете,
Тем ярче разгорается костёр
Моей любви к живому на планете,
И сердце моё рвётся на простор
Космических высот. И во Вселенной
Мне чудится шаг времени степенный,
Царящее повсюду Божество,
Гармонии в Хаосе торжество,
Порядок, для ума непостижимый
И мир, любовью к сущему движимый.
34
На публике, зато, я – атеист.
Претит мне как-то стадность поклоненья.
Но я перед своею верой чист
И говорю в порыве откровенья,
Что Вера и её пропагандист –
Тандем, вполне оправданный для стада,
Что в Вере мне наставника не надо,
Что права не имеют, не должны
Души моей интимной стороны
Касаться, кто бы ни был. Просто надо
Препятствовать проникновенью яда…
35
Опять меня куда-то понесло!
Совсем нет в монологе дисциплины,
И разуму эмоции назло
За рамки расползаются картины
Вначале обозначенной. Весло
И руль в руках поэта бесполезны,
Он чужд аргументации железной,
Эмоции – вот весь мой инструмент,
Реакция души – мой аргумент,
Но то, что этим миром управляет
Души надрывов, видимо, не знает…
36
Однако не пора ли закруглять?
Тем более, поведать я не в силе
Того, что хочет сердце рассказать,
Чего стиха размеры не вместили.
Но прежде чем поклоны раздавать,
Хотел бы задержаться на два слова
И памятью своей вернуться снова
К знакомым нашим общим и друзьям,
По разным расселившимся краям,
Которых обстоятельства погнали
В чужие, неизведанные дали…
37
В Италию Володька умотал,
Серёга же – в Болгарию подался…
Сравнительно недавно я узнал,
Что мало, кто на Родине остался
Из наших одноклассников. Искал
Любой из них подальше от Отчизны
Размеренной, счастливой, сытой жизни.
Не факт, что кто-то это всё нашёл,
Зато – смятенье сердца приобрёл
И забугорных прелестей изведав
Вдруг понял, как был точен Грибоедов.
38
«Где ж лучше?» - Восклицал он, - «Где нас нет!»
И славил дым Отечества родного,
Но хоть прошло с тех пор немало лет,
Играть мы продолжаем в подкидного
С своей судьбой, где ставкой – целый свет!
Упрямо, в безответственном азарте
Бесценное капризной вверив карте,
По-нашенски, была мол, не была,
Несёмся вскачь, забыв про удила,
И только о благом всегда радеем,
В итоге, что имеем, то имеем…
39
Нам выводы великих нипочём.
Знакомо, до болезненного хруста:
«Пророков нет в Отечестве своём,
Да и в других Отечествах не густо…».
Причины, что б покинуть отчий дом,
Лишь сходятся в исканьях лучшей доли.
И это – объяснимо. Но доколе
Мне хочется досадливо спросить,
Нас будут поучать, как надо жить?
Доколь, под видом разных демократий,
Народ болваня прессом автократий
40
Нас будут безответственно вгонять
В тупое, жалко блеющее стадо?
Втихую друг на друга натравлять,
За нас решая, что и как нам надо?
Помалкивать, да что уж там – молчать
Запуганный народ предпочитает
И только толстокожий не мечтает
Однажды, подсобрав себе деньжат,
Сбежать туда, куда глаза глядят,
И непременно (тут уж не до фальши)
От милого Отечества подальше…
41
Хотел бы оказаться я неправ!
И ни в кого я камни не кидаю.
Но, сердце своё в клочья изодрав,
Пишу о том, что вижу, наблюдаю.
А факты – вещь упрямая. Сказав
О том, что меня раньше угнетало
И до чего теперь мне дела мало,
Сказав всё это и спрямив дугу
Бессвязной своей речи, я могу
Вернуться, наконец, мажора ради
К Марине, поселившейся в Канаде…
42
Да, собственно, я тему исчерпал.
К тому же, стал стихов своих стыдиться.
Я попросту, Марина, старым стал,
Но шансы не потеряны влюбиться!
Меня, видать, Господь таким создал,
Что жар в душе до смерти не истлеет,
Что без любви душа моя болеет,
Что, как ты эту слабость не зови,
Но жить мне невозможно без любви!
В таком оптимистическом мотиве
Жил раньше и жить буду в перспективе!
43
Такой вот жизнерадостный финал…
Здоровы мы и живы? Слава Богу!
Невнятицу мою прости. Писал
Я это всё частями, понемногу,
И в разном настроенье пребывал.
Оно же – на бумагу изливалось.
Строка порою днями не давалась!
Бывало, что над рифмой целый день
Страдал, в сердцах считая, что я – пень,
Порой же так нещадно прорывало,
Что за строкой перо не успевало!
44
Теперь, как и положено, к питью
Давай мы обратимся. Тост родился!
Пусть будет счастье нашему житью
И каждый что б деньгой обогатился!
Ещё глоток – за всю галиматью,
Что я насочинял, а ты – читала,
За то, что б благосклонность выражала
И впредь к моим писательским трудам.
Ещё глоток – за лучшую из дам,
Нашедшую себя в ином укладе
И счастливо живущую в Канаде…

Февраль – Март 2010 года